Сердце у нее забилось. Заманил в эту малогабаритную мышеловку, усыпил бдительность, теперь осторожно вынюхивает про оберег. А потом ножиком, которым только что крошил колбаску, покрошит и меня.

– Нехорошо это. Очень нехорошо. Тебе ведь его Дикая Ила дала?

– Вроде бы. Мама что-то про это говорила, но я не помню, – пробормотала Юля.

– Раз оберег от Дикой Илы, значит, он силу имеет.

– Какую еще силу? – девушка смотрела на него с недоверием. Про Дикую Илу в Пятиречье говорили, что она вроде как ведьма, но мало ли чего говорят! Говорят – и кур доят.

– Силу айнов, оберег ее веками накапливал, – серьезно произнес Осип.

Осознав, что с левой рукой произошли чудесные перемены, что она стала необычайно ловкой и умелой, Осип вспомнил встречу с Дикой Илой, которая случилась давным-давно недалеко от Пятиречья.

Перед Манжетовым возник образ Дикой Илы. Он снова ощутил на себе ее магнетический взгляд. «Когда ты почувствуешь уверенность в руках, тогда откроешь», – звучал хрипловатый голос старухи.

Осип потер лицо ладонями, наваждение исчезло, оставив на душе скверный осадок.

Он хорошо помнил тот животный ужас, который непонятно откуда взялся, когда он держал в руках подарок странной старухи. Выбросить его он не посмел – опасался Дикой Илы. Вдруг она каким-то образом об этом узнает и прогневается? Нашлет проклятий, и тогда все, пиши пропало – был человечек, и нет его. Чешуей он вряд ли покроется, а вот потенция пропасть может запросто, или же ведьма еще какую-нибудь пакость устроит. И так неделю среди ночи просыпался от кошмаров, и, как маленький, боялся выйти во двор в туалет. Если мать не выбросила с чердака хлам, как она это любит делать, то, возможно, сверток до сих пор там валяется, а если так, то его непременно нужно развернуть, рассудил Осип.

В бабушкин дом в Пятиречье Манжетов ехал с замиранием сердца. Страха он теперь не испытывал, это было волнение, близкое к тому, которое обычно охватывает человека перед каким-нибудь значимым для него событием с неопределенным исходом.

Старенький бревенчатый дом бабушки Нелли, осиротевший без своей хозяйки, встретил Осипа запахом нафталина. Бережливая мама, уезжая в город, посыпала им вещи. А ведь когда-то здесь вкусно пахло борщом, жареным мясом, блинами, ароматным чаем с мятой, который никто так по-особенному не заваривал, кроме бабушки Нелли.

Осип сразу же полез на чердак. Его руки нащупали с детства знакомые деревянные ступени с облупившейся краской, нога по старой памяти поскользнулась, и Осип едва не полетел вниз. Сколько шишек и синяков заработал он в детстве на этой лестнице! Удержавшись, Манжетов, резко поднялся вверх и ударился головой о потолок, оказавшийся слишком низким. Со скрипом отвалился люк, в нос ударил спертый чердачный воздух. Вещей оказалось столько, что Осип пробирался с трудом. Раньше здесь их было значительно меньше. Вот ржавая рама от «Орленка», детские санки, на которых он в десять лет чуть не угодил под грузовик, множество коробок со всяким добром – нужным и ненужным… И как теперь тут что-нибудь искать?

Отчаявшись найти сверток сразу, Осип принялся методично перебирать барахло. Несколько раз делал перерыв, трижды порывался бросить свое занятие и уже ближе к ночи, усталый, голодный и пыльный, его закончил. Безрезультатно.

Окидывая прощальным взглядом тщательно отсортированный хлам, Манжетов заметил то, что искал. Сверток лежал у самого входа, в пришедшем в негодность отцовском охотничьем сапоге. Усталости как не бывало! Осип резво спустился вниз, будто торопился на отходящий поезд. Он нетерпеливо, но аккуратно справился с застежкой – рыбьими зубами, развернул медвежью кожу и увидел вложенный в нее листок бумаги, а на нем корявым, словно курица лапой, почерком было написано несколько строк.

Это писал его дед, Михаил Степанович, ошибки быть не может – точно таким же корявым почерком написаны письма, которые так трепетно хранила бабушка Нелли.

– Вот оно что! – тихо произнес Осип.

Манжетов, в общем-то, не пил, но сейчас руки сами потянулись к шкафчику, где мама хранила «сельскую валюту» – припасенную для расплаты с наемной рабочей силой водку.

Махом осушил полстакана, закусил копченым салом со шкуркой. Душа согрелась, сразу стало легче. Оказалось, что Михаил Степанович, которого государство, а вместе с ним и его семья, причислило к изменникам Родины, не сдавался в плен и даже не прятался от своих, опасаясь наказания за подорванный мост. Он ушел с айнами на остров Хоккайдо, чтобы жить там вместе с любимой женщиной. Все так просто: у деда была любовница, бабушка Нелли об этом знала и простить не могла. И отец, наверное, тоже знал, но он понял и простил, а ему, Осипу, по прошествии стольких лет на деда держать обиду не следует тем более.

В записке дед обращался к Нелли, как он ее называл, Нелюшка, и к своему сыну Жорочке, просил прощения, обещал всегда их помнить и помогать. Внизу стояли адрес и дата: 1956 год – время реабилитации политзаключенных.

Почему Дикая Ила не передала записку тем, кому она была адресована? Может быть, пыталась передать, но бабушка Нелли не взяла? Ведь она была очень сердита на деда и Дикую Илу не любила. Бабушки Нелли лет семь как нет, Дикой Илы и того больше. У них уже ничего не спросить. Остается отец. Может, он что-нибудь расскажет?