Коридор венчало высоченное окно, схваченное массивной железной решеткой. Добравшись до него, Лелло собрался было повернуть назад, как вдруг заметил на левой стороне арку, а за ней — полутемную пологую лестницу. Едва Лелло ступил на первую ступеньку, как в живот ему уперлась линейка землемера Триберти.

— Ой! — испуганно воскликнул он.

— А, это вы! — сказал Триберти и дружелюбно улыбнулся.

Они познакомились во время воскресной туристской вылазки всего отдела. В тот раз ездили в Комо и в Лугано. Четыре с половиной тысячи лир за все, включая гостиницы и еду. Триберти тогда взял с собой жену и шестнадцатилетнюю дочь.

— Я увидел вас в коридоре и… — смущенно объяснил Лелло.

— Мне пришлось воспользоваться запасным ходом, — невозмутимо объяснил Триберти. — Вторая дверь туалета выходит на лестницу. Вы наверх, к Гадзере?

Лелло не знал, кто такой Гадзера и что он делает на вершине этой странной лестницы.

— Собственно, я шел к вам…

— Вот как? Прекрасно. Тогда идемте.

Они вернулись в коридор, опустевший и тихий. Лишь вдали, у входа, слышались глухие, неразборчивые голоса. Без всякой на то причины Лелло снова вспомнил о худом, с запавшими щеками старике, который в прихожей жадно сосал зеленую мятную конфету, словно лягушку, прыгавшую в его темной, как пещера, пасти. Может, это и был Баукьеро?! Лелло похолодел от страха. Кладбища, мертвецы всегда действовали ему на нервы. Впрочем, этот коридор тоже походил на кладбищенскую дорожку.

— Вот мы и пришли, — сказал Триберти, остановившись у двери туалета. Он вынул из кармана ключ, всунул его в замочную скважину, открыл дверь и снова запер ее изнутри.

— Кстати, все эти просители пробрались в помещение тайком, — уточнил Триберти. — Вы бы посмотрели, сколько их приходит утром, к открытию.

В небольшом опрятном кабинете землемера Триберти в шкафах хранились все документы и дела о выделении места на центральном городском кладбище и все проекты о сооружении там могил. «Посмотришь, как люди мучаются за право очутиться под землей, так и умирать расхочется», — любил повторять землемер Триберти. Он славился не только остроумием, но и неподкупностью. Ежедневно посетители старались обмануть его, опередить других, получив побольше квадратных метров земли, осаждали землемера просьбами, обещаниями всевозможных услуг, рекомендательными письмами. И тем не менее землемер Триберти защищал строгие порядки стойко, но без фанатизма, неизменно сохраняя добродушие. К этим бедным и богатым просителям, не имевшим законных прав, к бесчисленным посредникам, маклерам, подрядчикам, спекулянтам он, покорившись судьбе, относился снисходительно, считая их составной частью своей работы.

— Архитектор Гарроне? — сказал он тоном школьного учителя, который вспоминает своего давнего ученика. — Конечно, я его знал! Когда я прочитал о его гибели в газете, я, знаете, даже расстроился. Да, ужасная смерть, ужасная!

— А здесь, — Лелло обвел рукой кабинет, — он работал?

— Что поделаешь, он, как и все остальные, пытался урвать кусок. Проект маленькой капеллы, крохотного дорического храма, даже реставрация памятника — он и этим готов был удовлетвориться. Проектов он приносил великое множество, это может подтвердить и синьора Рипамонти. Но в комиссию, насколько я знаю, не поступило ни одного.

— В какую комиссию?

— Совет архитекторов, который рассматривает проекты новых памятников или могил на кладбище, собирается раз в месяц. И знаете, где они заседают? В зале бракосочетаний!..

Триберти с достоинством улыбнулся, как бы давая Лелло право всласть похохотать над подобной нелепостью. Но Лелло сохранял полную серьезность.

— А конкуренция большая?

— И не говорите! — Триберти замахал руками. — Эти архитекторы наивно рассчитывают, что им кто-нибудь закажет проект громадного фамильного склепа. Никак не могут понять, что наступили другие времена. Для склепов на кладбище больше нет места. Да и само кладбище наших дедов и прадедов доживает последние дни. Либо будут сооружены компактные, рациональные кладбища в разных концах города, либо… Знаете, я недавно прочитал в «Доменика дель коррьере», что в Америке на больших кладбищах действуют электронно-счетные устройства. Нельзя же и дальше воздвигать памятники из каррарского мрамора — молящихся ангелов или скорбные женские фигуры. По мне, даже ниша — и та чрезмерная роскошь.

— Неужели? — воскликнул Лелло.

— Ничего не поделаешь, — сказал Триберти. — Будущее за кремацией.

Лелло судорожно проглотил слюну и попытался улыбнуться. Но, посмотрев землемеру Триберти в лицо, понял, что тот не шутит.

— А мы здесь, в Турине, должны показать пример, — продолжал Триберти. — Возможности у нас есть, но недостает широты взглядов, способности заглянуть в будущее. Либо крематории, либо бесконечное кладбище — отсюда до самого Раккониджи… О, горе нам!

Лелло уже готов был от всего сердца посочувствовать своему собеседнику, как вдруг заметил, что Триберти смотрит вовсе не на него. Он беспокойно обернулся и увидел за стеклянной дверью тень согнувшегося человечка.

— Они снова тут, — прошептал Триберти.

— Но чего они хотят? — прошептал Лелло.

— Ждут, надеются. Пытаются узнать, нет ли каких перемен, не освободилось ли на кладбище место, кому выделили участок земли, чтобы перехватить заказ на могилу, на памятник, на любую работу. Они являются к клиенту под видом официальных представителей архитектурной мастерской, якобы знающих ходы к Триберти, показывают предварительные проекты, говоря, что они уже одобрены комиссией. Сулят клиенту золотые горы, беспардонно лгут — словом, это самая настоящая ярмарка.

— Вы случайно не встречали среди них некоего Баукьеро? — прошептал Лелло. — Землемера Баукьеро.

Триберти на миг задумался.

— Что-то не припомню, имя незнакомое. Но это ничего не значит, у меня бывает столько людей… К счастью, одни со временем теряют надежду, другие умирают… Этот Баукьеро недавно представил свой проект?

— Не знаю, скорее, давно, — ответил Лелло.

— О, этим занимается синьора Рипамонти. Очень толковая женщина. Я потом все дела передаю ей, иначе я вообще не смог бы работать. Скажу без лишней скромности, тут у нас дел побольше, чем в адресном столе. С нами может сравниться только Управление вывесок и витрин! Посмотрите, — пробормотал он, — посмотрите!