Нужна, однако, была только кровь. И смотреть на упыря нельзя было именно поэтому. Он не ел прилюдно, это был вопрос принципа. Он забился в самый дальний и темный угол подвала — лампы погасили почти все, оставили только одну, у верстака, на котором сейчас стояла чаша — сидел на полу, лицом к стене, и до этого момента с его стороны доносилось только стеклянное позвякивание бутылочек с кровью, которые Заноза осушал одну за другой.

В ответ на вопрос Лэа послышалось невнятное «бу-бу-бу». Судя по втянутой в воротник плаща голове, смотреть все еще было нельзя.

— Как ты узнал, что понадобится столько крови? — Лэа вновь развернулась к Мартину.

— Догадался. Не знаю. Наугад. Просто на всякий случай.

Он отправил курьера в таверну сразу, как только за Лэа и Занозой погас портал. Велел принести всю кровь, какая найдется. Человеческую кровь. Сейчас думал, что надо было брать еще и свиную, потому что бутылочки все звякали и звякали, останавливаться Заноза не собирался, и, наверное, ему нужно было больше, чем нашлось в таверне. Чтобы исцелиться полностью.

— Если сразу не вылечиться, — Мартин припомнил читаные вампирские романы, — оно не заживет? Останется навсегда?

— Что, все так плохо? — звякнула еще одна бутылка.

— Вообще, трындец, — ответила вместо Мартина Лэа, — у тебя полморды нет. А руку ты сам видишь.

— Почему рукой? — не выдержал Мартин. — Почему не плечом. Ты ломал стену, какой придурок ломает стены кулаком?

— Легкий, — отозвался Заноза грустно. — Тяжелые придурки бьются в стены всем корпусом, а легким приходится руками, потому что так удар сильнее, и от стены не отбросит. Все, кровь закончилась.

Он встал, и Мартин с Лэа одновременно развернулись к нему. Правда, со света в темноту все равно ничего не увидели.

— Покажись, — потребовала Лэа.

— Руки покажи, — в один голос с ней сказал Мартин.

Заноза вытянул обе руки так, что они попали в круг отбрасываемого лампой света. Левая отличалась от правой только исшорканным и перепачканным рукавом плаща. Переживший тарвудский портал, плащ пережил и проход сквозь полтора метра каменной кладки, но потерял остатки товарного вида.

Упырь высыпал на стол свои бесчисленные кольца, измятые, сплющенные, страшные — Мартин тут же вспомнил, что случилось с пальцами, на которые они были надеты. С пальцами, правда, был полный порядок. А легкость, с которой Заноза начал возвращать кольцам идеальную форму — будто титан и легированная сталь были мягче пластилина — говорила о том, что порядок не только с виду.

— Плащ тебе новый нужен, — сказала Лэа.

Мартин кивнул:

— В этом тебя даже с дайнами в приличное общество уже не пустят.

— И в неприличное, — добавила Лэа со свойственной ей безжалостной искренностью. — Мартин, давай подарим Занозеру плащ. И новые очки, кстати.

— Этот мне Хасан подарил, — Заноза провел ладонью по рукаву, — не хочу другой. Очки хочу, — он уселся на табуретку, отвернувшись от света, — те мне нравились. Жалко, что сломались.

— Угу. Вместе с парой десятков костей, — Лэа присмотрелась. — Ну, по крайней мере, зубов у него сквозь щеки больше не видно. Мартин, по мальчиковым меркам это считается зажившим, или еще нет? Сколько шрамов украшают мужчину, а сколько уже перебор?

— Насчет шрамов тебе виднее.

Нет, даже по мальчиковым меркам, шрамов на лице Занозы оставалось многовато. Но Лэа права — зубов уже не видно, кожа почти затянула мышцы, и вон, глядите-ка, ухо на месте. Правда, без сережек. Но в случае Занозы, десятком сережек больше, десятком меньше — никто и не заметит.

— Свиная кровь тебе подойдет? — спросил он, — человеческая закончилась, и не факт, что завтра появится.

Ответом были оскаленные клыки и глухой, рокочущий рык, сменившийся раздосадованным шипением.

Кафарх Мартина во сне дернул ухом, отзываясь на голос собрата, и Мартин поспешно начал считать про себя до ста. Это не помогало сделать сон хищника крепче, но казалосьчто помогает. А с кафархом хороши все методы, лишь бы он спал.

— Из-звини, — выдавил Заноза сквозь зубы, — я не нарочно. Нет, свиная кровь не подойдет. Не предлагай вампирам кровь животных. Считается, что это очень невежливо. Иногда до смерти.

Вот это неприятное… нет, противное чувство, когда обижаешь кого-то, пытаясь помочь — Мартин его ненавидел. Сразу начинал злиться и на себя, и на того, кому предлагал помощь, и снова на себя — за то, что разозлился.