Шрифт:
— Есть, Вадим Иванович! — с полной готовностью отозвался Володя. Поставил машину и тотчас вытащил учебник. Ему не до свиданья с лесом, у него сессия.
Вадим приказал себе забыть о том, что минут только пятнадцать, быстро зашел за первые кусты орешника, за березы, по-мальчишески пробежал, лавируя между деревьями, оглянулся — шоссе уже и не видно, и лес сомкнулся за ним, как вода.
Он встал под стройной высокой березой, спиной и затылком прижался к стволу, полуобняв его отведенными назад руками, ствол был сухой и теплый от солнца. Видно, гроза прошла стороной или растеряла дождь по дороге. Но береза не обижалась, еще не ударила жара, влаги хватало, березовые ветви и травы у подножья были зелены и свежи.
«Так что же плохого?» — думая только о себе, молча спросил Вадим у березы.
«Ничего, — вполшелеста ответила береза. — Нет ничего плохого, ты все сделал правильно. И твоя Галя потом все поймет. А кроме того, почему обязательно…»
«Да как же это мне самому в голову не пришло? — Вадим так обрадовался, что даже глаза открыл и вновь увидел лес, листьями мерцающий на закатном солнце, как море. Начиная разговор с березой, он глаза закрыл. Подумалось в темноте, в полном мраке, когда не отвлекает ничто, они скорее договорятся. — Не только не обязательно, а не надо ей ничего говорить. Пусть Никита будет для нее на семинаре, в командировке легкой и безопасной. Как же это я решился было ее попусту волновать».
«Ты просто очень занят, — рассудительно сказала береза. — Тебе некогда думать сейчас о своих личных делах».
«Но я все сделал правильно, — утвердительно повторил Вадим, потому что его все еще не покидало сомнение, а вдруг в конце этой фразы стоит вопросительный знак? — Отец на моем месте сделал бы так же».
«Я знала твоего отца, — сказала береза. Вершина ее шелохнулась, каждый лист теперь шелестел, ветер переносил шум и шорох от дерева к дереву, весь лес шуршал, шумел. — Мы знали твоего отца, мы вместе были в партизанах, отец сделал бы так».
Вадим вышел к машине омытым от пыли и усталости, короче — вернулся в строй.
— Поехали, — сказал он, доставая свой ежедневник и взглянув на часы. Пятнадцать точно, ни минуты, как говорит Борко, в самоволке. — Теперь, Володя, жми!
На следующий день был получен ответ из мест лишения свободы, где отбывал срок Громов.
Одновременно с Громовым были освобождены шестеро. Перечислялись фамилии, приводились краткие биографические данные. И был еще список на освободившихся ранее, но вместе с Громовым отбывавших срок. Вот из этого списка одна фамилия привлекла внимание Лобачева.
— «Иванов Григорий Мануилович, 1946 года рождения, 30 апреля 1968 года был осужден по ст. 206 части II УК РСФСР на 2 года лишения свободы», — прочел Вадим.
Корнеев удивился.
— Чем это он тебя привлек? За хулиганство осужден, а у нас квалифицированное ограбление.
— Тут, мне кажется, в биографии есть любопытный штришок. Смотри: «Ранее привлекался по перепродаже валюты и предметов антиквариата. Был приговорен к одному году работы на стройке народного хозяйства».
Корнеев штришок оценил и согласился, что проверку Иванова Григория необходимо организовать немедленно.
— Если подойдет, — сказал Вадим, — будем считать боекомплект полным.
Завариной предъявили фотографию Громова. Как и ожидал Лобачев, Сантехника она в нем не признала.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Небольшая асфальтовая площадка на территории Светловской школы. Площадка не для танцев. Здесь тоже движутся пары, но один нападает, а другой защищается. На штакетнике, огораживающем асфальт с неширокой травяной кромкой, аккуратно развешены кители и фуражки курсантов. Несколько поодаль на рельсе красуется фуражка преподавателя, лейтенанта Николая Исакова. Исаков — чемпион «Динамо» по самбо. Ему нет еще тридцати, но за его плечами два вуза, инфизкульт имени Лесгафта и педагогический институт.
Потаенно Никита признает в себе педагогический талант. Он считает, что у него есть контакт с ребятами, да, пожалуй, он и прав. Однако он всегда уважительно удивляется исаковскому терпению.
С Исаковым они дружески сблизились еще давно, когда рядовой милиционер Никита Лобачев прибыл в школу на первоначальную подготовку, на тринадцатинедельный учебный сбор. Программа занятий была составлена более чем плотно, личного времени у курсантов практически не оставалось, у Никиты выдавались на неделе редкие свободные часы, потому что в погранвойсках он хорошо овладел мотоделом и по стрельбе имел отличные показатели.
Когда часы совпадали, Никита с Исаковым уединялись где-нибудь на отлете от курильщиков — оба классные спортсмены, ни табаком, ни спиртным они не грешили — и пытались за очень короткое время решить возможно большее количество наиболее важных проблем. Оба были еще очень молоды и верили в реальность однозначных решений.
После первых же занятий Никита спросил у Исакова, трудно ли дается тому его несгибаемое терпение.
Беседовали они под огромной черемухой, которая высилась на школьной территории. До встречи с этим прекрасным деревом Никита не представлял себе, что черемуха может быть такой могучей. Тогда была весна, дерево, как снегом, покрылось белыми гроздьями и пахло одуряюще.