— Да, жалею, Александр Христофорович, — так же в лоб ответила она. — Неудачно сложилась жизнь. Близкий мой в войну погиб. От любого-каждого рожать не станешь.

Они разговаривали, как двое мужчин, как два пассажира, случайно встретившиеся за столиком вагона-ресторана. Такие разговоры, известно, чреваты откровенностью.

Хозяин задумался, постукивая толстыми волосатыми пальцами по столу, но и стол был, соломенный, глушил звуки. Сидел он развалясь, как купчик, колени врозь, но в его топором сработанном лице вблизи Ирина обнаружила не только обычную усталость, пусть даже и усталость лет. Была в нем затаенная горесть, и в который раз за жизнь Ирине подумалось: не у каждого свое счастье, у каждого своя печаль.

Ну, а у этого богатого, сильного, влиятельного, с несомненно любимой семьей — какая душевная язва? Конечно, только душевная. Здоровья наверняка не занимать стать. Ни седины в густых волосах, ни лишнего жира. Такие на его родине не охнут, через сотню перешагнут…

— Ну, а почему уж так-таки нельзя от любого-каждого? — с внезапной надеждой вдруг спросил он. — Ну, пусть он не ай-яй-яй. Ну, пусть муж не подарочек, так зато будет ребенок. Как же без ребенка? Вы простите, как вас звать?

— Ирина Сергеевна, — подсказала Ирина. «Ну вот и открылся твой ларчик, бедный ты человек. Не нужен тебе ни стол, который от яств ломится, ни песенки магнитофона, ни знаменитый художник. Внука тебе надо…»

Но, поняв это, Ирина легко и не на циничной волне для себя одной продолжила свою мысль: почему же его нет, внука?..

Часы на стене, веселые ходики с кукушкой, отбивали минуты-километры их случайной встречи. Постукивает на стыках поезд, сейчас разойдутся два человека по разным станциям…

— Гинка… Цыпленок, — проговорил он с нежностью необычной.

Ну, конечно, он видит не рано расплывшуюся женщину, от которой уходит молодость, он видит ее такой, какая она была, — прелестный, пухленький ангелочек.

А ангелочек вполоборота и довольно раздраженным тоном отвечал отцу, и это тоже понятно. Она, наверное, не глупа, понимает, как смешно звучит этот «цыпленок». Она, наверное, и образованней его: такой папа всю жизнь положит, лишь бы вырастить свое детище по максимуму, а теперь детище, чего доброго, стесняется его грубости, его неправильной речи…

— Я обеспечу этого мужа всем, — сказал, как отрубил, хозяин. — Я все ему дам: специальность, диплом. Он должен сделать Гинку счастливой. А там… А там видно будет.

Участие, которое испытывала Ирина к хозяину, пока он тосковал по внуку, от его последних слов несколько стаяло. Претила бесцеремонная властность хватки. Тут пахло не надеждой на счастливую судьбу дочери, а решением — купить.

— Да, наверное, это очень плохо — без детей, — сказала Ирина, задумавшись о себе самой. — Я привязываюсь к своим студентам, у меня есть девушка, с которой я, смею думать, дружу, и я надеюсь, что я ей нужна, друзья есть настоящие, но все это, наверное, не то…

— Вот! Вы понимаете! — воскликнул он с облегчением. — Плохо без детей, еще хуже, когда плохо детям. Слушайте! Я опять забыл, как вас звать. Вы же старый человек, я что-нибудь могу для вас сделать?

«Как привык ты, бедняга, за все платить, — подивилась Ирина. — С женой ты, наверное, о дочери не говоришь, это все равно что с зеркалом беседовать. Чистым случаем родилась у тебя минута доверия, и вот ты уже торопишься за нее рассчитаться. Что ж, по-своему, ты, наверное, честный человек, но в общем-то пора мне из этого дома…»

— Вы же одна, вы совсем одна! — Он искренне хотел ей помочь, почти обрадованный тем, что эта женщина, ученый человек, преподаватель института, оказалась еще несчастнее, чем он. У нее не только внука, у нее и детей нет.

— Мне ничего не надо, уверяю вас. Я много зарабатываю, а потребности малые…

— Сандро! Ирина Сергеевна! Кофе пить! — раздался из комнаты голос хозяйки.

— Ну, ладно, ладно! Я что-нибудь вам сделаю, — щедро пообещал хозяин, подымаясь с кресла. Он выговорился, ему стало легче, и мечта о внуке, наверное, казалась сейчас вполне достижимой. Да, честно говоря, Ирина так и не могла понять, что в ней такого недоступного. Тоже поднявшись, она прямо и спросила:

— Убейте, не могу понять, что так тревожит вас? Я думаю, все в свое время…

— Уходит время! Свое, чужое время — все уходит! Люди от меня ей не нравятся, а ее люди…

Он не договорил, но Ирина наконец поняла. За диплом, за специальность и еще, вероятно, за многое, что мог отец, словом, «за» — дочь не хочет. А без «за»? Как говорится, и хуже, да находят же свою судьбу… Но есть что-то неприятное в этой женщине, какая-то обнаженная, цепкая алчность. И вряд ли она добрый человек.

На столе, на камине, в настенных бра горели свечи, в живых бликах мерцающих огоньков лица казались теплей и оживленней. Над чашками подымался пахучий кофейный парок, народу за столом поубавилось, видно, кое-кто из гостей, и художник в том числе, уехали.