Об этих руинах знала вся округа, и, конечно же, остатки обители были хорошо известны членам семейства Баннервортов. В детстве каждый из них играл там с утра до вечера, и как это часто случается со знакомыми местами, монастырские развалины вообще перестали замечать.

Однако именно сюда мы приведем сейчас читателей, потому что древние руины оказались вовлеченными в нашу историю.

Был вечер — вечер того первого дня, когда сердце бедной Флоры стенало от тоски по Чарльзу. Лучи заходящего солнца скользили по живописными развалинам. Края потрескавшихся камней сверкали золотыми точками. Сочные краски заката преломлялись цветными стеклами большого мозаичного окна, и пятна отражений играли на каменных плитах пола, превращая его в замысловатый гобелен, достойный покоев любого монарха.

В этот час тут царила красота. Ее колоритность могла бы побудить любого человека, с душой романтического склада, отправиться в долгий и трудный путь — лишь бы взглянуть на такую картину. И когда солнце опускалось к горизонту, пятна света на древних потрескавшихся стенах постепенно темнели от искрящегося золота до алых оттенков и дальше к фиолетовому цвету, как бы вплавленному в тени вечера и переходящему в абсолютную тьму.

Здесь было тихо как в могиле. Такую полную и торжественную тишину почти невозможно описать, поскольку в ней отсутствовал любой намек на человеческое присутствие. И все же вековые стены вызывали мысли о давно прошедших временах, когда в этой трапезной звучали голоса людей и раздавался звон посуды. Наверное, поэтому всепоглощающее безмолвие, пропитавшее собой гранитные камни, несло в себе чувство меланхолии. И даже тихое жужжание насекомых не нарушало покоя этих древних и печальных развалин.

Лучи заката постепенно угасли. Все погружалось в темноту. Поднялся тихий ветерок, который пробежал по осыпям стен и каменным плитам, зашевелив высокую траву. Внезапно тишину взломал чудовищный крик отчаяния. Такой мучительный стон мог исходить лишь из уст пленника, заточенного на безвременный срок в подземной тюремной камере.

Да, это был скорее стон, чем крик. Он походил на жалобу души, когда человек, обреченный на лютую пытку, не имеет времени на то, чтобы призвать отвагу, и исторгает звук, который невозможно повторить.

Несколько напуганных птиц взлетели в ночное небо и с шумом унеслись в темноту, чтобы найти покой в ближайшей роще. Сова, скрывавшаяся в камнях упавшей колокольни, заголосила диким смехом, и сонные летучие мыши заметались между стен, словно маленькие черные ядра.

Затем все снова успокоилось. Безмолвие вернуло свою власть, и будь тут смертный человек, он усомнился бы в реальности внезапного крика и приписал его игре воображения.

А человек здесь был. Из темного угла руин, окутанного глубочайшим мраком, появилась высокая фигура. Она двигалась медленной и размеренной поступью. Просторный плащ с капюшоном придавал ей вид монаха, и этого мужчину можно было принять за призрак того, кто обитал в монастыре века назад.

Незнакомец прошел по каменным плитам трапезной и остановился у окна. Теперь, после прежнего многоцветия, оно казалось невзрачным и темным. Постояв минут десять, человек что-то заметил. За окном промелькнула черная тень, похожая на человеческую фигуру. Высокий незнакомец быстро зашагал к боковой галерее. Через минуту к нему присоединился другой человек — тот, кто недавно проскользнул мимо оконного проема.

Они обменялись приветствиями и направились к центру трапезной, где какое-то время вели оживленную беседу. Судя по жестам, разговор волновал их обоих. Однако отношение к беседе было разным, и они порою спорили друг с другом.

К тому времени солнце ушло за горизонт. Сумерки начали темнеть. В воздухе появилась ночная сырость. Двое мужчин постепенно пришли к согласию. Несмотря на существенные разногласия, они, похоже, о чем-то договорились. В определенный момент их жесты еще больше оживились, и они медленно двинулись к темному углу, откуда появился высокий незнакомец.

А вот перед нами тюремная камера. Сырая и полная вредных испарений, она находилась глубоко под землей. Очевидно, при ее сооружении землекопы вскрыли небольшой источник. Весь пол был покрыт слоем воды. С каменного свода сочилась влага, и капли падали вниз с пугающе звонкими всплесками.

В одном конце сводчатого потолка — так высоко, что дотянуться было практически невозможно — находилось небольшое отверстие, закрытое железной решеткой. В нем виднелся кусочек звездного неба. В другом углу темницы на каменном ложе и куче свежей соломы, недавно принесенной в это место, лежал горемыка-пленник. Скорее всего, именно он и издал тот крик ужаса и скорби, который нарушил тишину монастырских развалин.

Мужчина лежал на спине. Его голова была грубо перебинтована, и на грязной материи виднелись многочисленные пятна крови. Их вид свидетельствовал о том, что он получил свои ранения совсем недавно в какой-то ожесточенной схватке. Его открытые глаза затуманила пелена бессознательности. Случайно или намеренно они были зафиксированы на маленьком отверстии в потолке, которая выводило во внешний мир.

Какая изощренная пытка! Находясь в ужасной темнице, заключенный мог видеть голубое небо. Он мог следить за движением белых облаков — за их неограниченной свободой, на которую у него не осталось никакой надежды. До него доносилось пение птиц. Увы, увы! Печальные напоминания о жизни, радости и воле.

Теперь в отверстие смотрела ночь. Да и пленник ничего не видел и не слышал. Но, чу! — раздался звук шагов. Последовал скрип двери, и луч света озарил темницу. Перед заключенным возникла высокая фигура таинственного незнакомца. За ним вошел другой; человек. Он нес в руках письменные принадлежности. Остановившись у каменного ложа, мужчины грубо приподняли раненого узника и предложили ему взять перо.