Сегодня я выбралась из кареты.

Там, дома, мне, скорее всего, придется путешествовать верхом, и надо тренироваться. Или хотя бы что-то делать, поскольку безделье рождало тоску.

Мне отчаянно не хватало Настасьи.

И Кайя.

Гнев, старый знакомец, не таил обиды, не то не понял, что я забыла и о нем тоже, не то простил – лошади великодушны. Но шел он мягко, осторожно, время от времени оборачиваясь, уж не для того ли, чтобы увериться – я на месте. И я гладила могучую шею, убеждая, что все хорошо.

Замечательно даже.

– Иза, ты не сердишься? – Гарт все же решился на разговор.

– На кого?

Ромашка сунулась ко мне, выпрашивая яблоко. Кобыла Гарта, крупная, как все кирийцы, отличалась свойственным породе флегматизмом и какой-то нечеловеческой человечностью.

– Ну… на папу. И на меня тоже. Понимаешь, он хотел как лучше. Он иногда делает то, что считает нужным или там правильным…

Например, прогоняет те сны, которые меня беспокоят. Или воспоминания. Заставляет забыть ненужных людей.

– И что он сделал?

Гнев и Ромашка идут рядом, благо дорога достаточно широка. И почему-то я думаю о том, что вряд ли когда-нибудь снова увижу Ллойда.

Или Гарта.

– Он тебя немного успокоил. Ты сильно волновалась, а это могло повредить ребенку…

Я помню. Я много плакала. И даже когда слезы заканчивались, то мучилась от кошмаров наяву. Не могу теперь вспомнить, о чем они были.

– …а потом он просто не стал ничего менять. Тебе же было лучше. Ты не думай, он не копался в твоей голове, точнее, копался, но не так, как мог бы. Просто сделал некоторые вещи менее значимыми. А другие – наоборот. Ты училась. И не думала о плохом.

– И ты знал?

Конечно, знал. Какой идиотский вопрос! Если бы не знал, не чувствовал бы себя настолько виноватым.

– Это видно, – признался Гарт. – Оно такое… как полог, что ли? Я ему говорил, что так не надо. Неправильно. А он ответил, что надо и правильно. И если я хочу, то могу рассказать, но он тебя все равно не отпустил бы раньше времени. И к чему мучиться зря? Тебе ведь не было плохо.

Ну да, до этого момента. А сейчас как? Лучше? Хуже? Но сны вернулись. И я не могу выбросить из головы мысли о замке, городе и Кайя.

Меня тянет домой. И я не желаю сопротивляться этой тяге.

Наверное, в чем-то Ллойд милосерден, он избавил меня от необходимости бороться с собой, но откуда тогда ощущение, что это милосердие лишило меня чего-то важного?

Нет, научилась я многому, но почему тогда душа саднит?

– Иза, скажи что-нибудь.

Что именно? Что я прощаю? Мое прощение никому не нужно. Ллойд желал, чтобы я была спокойна и счастлива. Я и была.

Отворачиваюсь.

Пологие холмы, верно летом утопающие в зелени. Виноградники – местный виноград темно-зеленый, пряный и вяжущий, но вино получается легким. Его ценят, а виноградники берегут. На поля сгребают листву и ветви – если ударят морозы, то сигнал предупредит о том, что надо спасать виноградники. И запылают костры, даря земле крупицы тепла.

– Ты не была целой. – Гарт не собирался отступать и пришпорил лошадь. Ромашка пошла плавной рысью, а Гнев потянулся за ней.

– Я не злюсь. Ни на тебя, ни на Ллойда.

Он делает то, что считает нужным. Чтобы защитить молодняк.

Чтобы уберечь сына.

И этот треснувший мир, созданный кем-то, кто давно умер.

У Ллойда свой непростой выбор, и мне ли судить его. Мне ли вообще кого-нибудь судить?

Я просто забыла, что у меня есть семья.

Бывает.

Мы ехали, не глядя друг на друга, думая каждый о своем. В какой-то миг на дороге не осталось мыслей, да и вовсе исчезло все лишнее. Авангард. Свита. Карета, гремевшая где-то сзади. Экипажи сопровождения…

Остановились мы в небольшой деревеньке – белые дома, аккуратные заборы, собаки, куры, козы. Просторный двор трактира, где хватило места почти всем.

Внутри дымно и немного душно, и Гарт оглядывается, словно раздумывая, подходит ли это место для ночевки. Еще неделя, быть может, полторы, и мы расстанемся. Гарт слишком взрослый, чтобы соваться на территорию Дохерти, и на границе я встречу… кого?

Магнуса?

Урфина?

Того, о ком не помнила два чертовых года. Едим молча. Сосредоточенно.

– Некоторые вещи нельзя вычеркнуть совсем. – Гарт первым решается начать разговор. – Те, которые составляют суть человека. Ты ни при каких обстоятельствах не забудешь о дочери. Ты же не забыла о муже. Просто… чуть меньше боли. Знаешь, это очень тяжело – видеть, как кто-то страдает. Я вначале с ума сходил, стоило остаться в одиночестве. Правда, папа меня ни на шаг не отпускал. Тоже полог строил, только более плотный. Ему хотелось меня защитить, а я все равно слышал. Злость. Ненависть. Обиды… радость тоже, но ее меньше. Светлого вообще немного. И порой кажется, что вокруг ничего нет, кроме темноты.