не воскреснет. До самого смертного

часа я…

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла — Хочу быть человеком, только и всего.

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла-бла-бла-

бла-бла… ВСЁ! А?

(Неожиданный финал. Последнее слово бабушка выкрикнула. Машинка громко щелкнула и басовито загудела.

— Готово? — спросил я.

— Не так быстро.

Раздался писклявый скрежет, который через минуту стих. Звякнули катки. Что-то пролезло сквозь красные бархатные губки и плюхнулось на стол.

Овальное зеркальце.

Бабушка в него посмотрелась.

— Ну вот, хорошо сработано, — удовлетворенно сказала она. — Без мути. Иногда зеркала побольше получаются мутноватые, особенно в уголках. Когда долго говоришь, разные участки чуть отличаются. Но для маленького оно в самый раз.

Я взял зеркальце. Еще теплое. Тыльная сторона свинцово-серая. Я взглянул на свое отражение.

Что-то зацепило мой взгляд. Я присмотрелся, повернув зеркало под углом к свету.)

— Это пройдет, — сказала бабушка. — Как только оно совсем высохнет.

Она имела в виду отпечатки слов. Серебристая зеркальная поверхность состояла из многослойных строчек, аккуратно пересекавшихся под прямым углом.

(Теперь я в некотором роде специалист по данному вопросу. В старых зеркалах есть места, где с помощью лупы можно разглядеть отпечатки: под истончившимся слоем серебра на краях и особенно в окисленных пятнышках. Дважды я сумел распознать слова. Один раз в нью-йоркском антикварном магазине я известил хозяина, что симпатичное зеркальце с ручкой — немецкой работы, ибо в пятнышке различил слова «ganz allein» [10] . И второй раз, когда снова приехал к бабушке. На краешке зеркала в спальне я изловчился прочесть «ортнёф». Теряясь в догадках, спросил бабулю, что бы это значило. «Сен-Реймон де Портнёф», — ответила она. Так я узнал, откуда родом мой дед.