Саша никогда не мучался самокопанием.

Редко из-за чего переживал глубоко и болезненно. Только из-за того, что стоило переживаний. Отец, да.

Не совершил за свою жизнь ни одной откровенной подлости. И не откровенной тоже…

Не пережил ни одного унижения, кроме дурацких пацанских, когда старшеклассники отнимали деньги.

Ползая на четвереньках по плацу, в составе поднятой за очередную дурость роты, под надзором, кажется, пьяного офицера, Саша испытывал скорей равнодушие. Это была игра, с очень серьезными правилами. Он сразу их принял. В армии ему было почти легко. Хотя можно было туда и не ходить.

Всегда были друзья. Всегда были девушки. Если подруга уходила, откуда-то появлялась новая. Каждый раз случайно. Саша их не искал. Хотя он не был красив, нет.

Саша перебирал себя, тасовал осколки зеркала. Удивиться или огорчиться было почти нечему. Нет, просто нечему.

С тех пор как повзрослел, к армейскому возрасту - все стало очевидным. Неразрешимых вопросов больше не возникало. Бог есть. Без отца плохо. Мать добра и дорога. Родина одна.

"Волга впадает в Каспийское море…" - пошутил над собой Саша и не усмехнулся внутренне. Да, впадает.

Любой его поступок вызывали очевидные предпосылки.

Было лишь удивительно, почему другие не ведут себя таким же образом. К "союзникам" Саша пришел легко, потому что все остальное к тому времени потеряло значимость.

"Работать надо…" - говорили ему иногда брезгливо. "Я работаю…" - отвечал Саша. Он действительно работал - иногда грузил, иногда разгружал… однажды на заводе… охранял, подметал. Все на совесть. Но разве в этом было дело?

Он уже не хотел с кем-либо спорить, потому что это не имело смысла. Спорил лишь тогда, когда желал услышать новую, иную аргументацию. Но всякая аргументация каждый раз была никуда не годна.

Гадкое, нечестное и неумное государство, умерщвляющее слабых, давшее свободу подлым и пошлым, - отчего было терпеть его? К чему было жить в нем, ежеминутно предающим самое себя и каждого своего гражданина?

Саша до сих пор не злился, не испытывал злобы, просто делал то, что считал нужным.

О достижении власти никогда не думал всерьез, власть его не интересовала, он не знал, что с ней делать. К деньгам относился просто. Тратил их, если были.

И все-таки: какой? Какой он - Саша? Чего-то всегда не доставало в лице, в отражении.

"Хочу пить", - неожиданно оборвал себя Саша.

"Вчера ты здорово попил из лужи, святоша…" - иронично подсказал голос.

Саша отмахнулся и тихо встал.

–  Я не знаю, куда именно ты идешь, но я хотел бы чаю, - сказал Рогов.

–  Доброе утро, Леш, - сказал Саша.

–  Что собираешься делать?
– спросил Рогов на кухне. Чай дымился: Лешка заварил в двух бокалах, черного, густо. Саша вышел из ванной с полотенцем на плече.

–  А вы?

–  Мы поедем дальше. По Руси, - криво усмехнулся Рогов.
– У вас тут могут подловить. Как я вчера понял, вас тут хорошо пасут. Надеюсь, что не везде так.

–  А я поеду в столицу, неожиданно решил Саша.

–  А зачем?

–  Узнаю, как там. Что тут торчать, ничего не зная толком. И вообще, там потеряться легче.

Саша сам обрадовался своей неожиданной мысли и засобирался быстрее - не хотелось встечаться с матерью, объяснять ей что-то.

Честно сказал об этом Рогову, и тот поддержал:

–  Правильно, поехали скорей. В электричках доспим.

Подняли Веню, глотнули чаю, покурили, Саша наварил им сосисок - с собой, и грянули на вокзал.

Дремали в маршрутке, лбом о стекло, на выбоинах вскрывая кислые, заспанные и раздраженные глаза - едем, бля, едем… когда ж приедем…

–  Это мы тут вчера барагозили?
– подивился Веня на вокзале.
– Не узнаю что-то.

В подземном переходе, обнявшись, расстались - почти молча, лишь Веня сонную улыбку кривил. И поехали в разные стороны.

…Саша, и правда, отоспался в электричках. Честно покупал себе билеты - не приходилось бегать от контроля. Один раз разбудили и ушли. Сидел в углу, спал сидя, крепко, легко - молодым костям все равно, где их бросят. Как насыпали, так и надо.

Правда, к концу многочасового пути легкий тремор начинался во всех внутренностях. Вообще последний час перед Москвой всегда утомлял. Особенно если без сигарет.

Но сигареты были. Перетерпел.

"Вылезай, прехали!" - сказал себе и вылез. Потягивался довольно.

Столица сутолочная, суетливая. Переполненная людьми, которые задевают плечами неустанно и при этом не видят тебя вовсе.

Если тебе негде приткнуться, - столица насильница. Бродишь весь день, и не замечаешь, как она берет тебя, уставшего, равнодушного, как жадная баба в громадную, одеялами заваленную кровать, крутит, выворачивает наизнанку, и потом оказываешься один, с пустой головой черт знает где, посередь бесконечного города, бестолковый и злой. И бабе этой, как выясняется, был не нужен. "Что она делала со мной?"