О других государственных распоряжениях вдовствующей княгини судить нелегко за неимением конкретных данных: Ольга-правительница интересовала древнерусских книжников несравненно меньше Ольги-христианки. Однако нельзя обойти вниманием тот факт, что древнерусская летописная традиция связывает с Ольгиным именем организацию княжеских сел: «есть село ее Ольжичи и доселе» [235] .

Своим возникновением они были обязаны массовому захвату русами полона в разгромленной крымской Готии. «Древлянская» челядь была приведена на поселение под Киев и посажена на землю. Вероятно, так и появилось село Ольжичи, чье название означает «собственно, тех людей, которые принадлежали к челяди Ольги и по ее имени получили свое прозвище» [236] . К слову сказать, подобная практика получила распространение во многих древних обществах: пленников «сажали на землю в специальных поселках и взимали с них дань продуктами земледелия и ремесла» [237] .

 В Русской земле посаженных на землю пленников стали именовать смердами. По древнерусским понятиям, они находились в рабском положении, «работали» на князя, но их эксплуатация осуществлялась в рамках даннической системы: смерды платили князю дань. Кроме того, они обязаны были в случае нужды пополнять княжескую дружину вспомогательными отрядами. Поэтому зависимое население княжеских сел не было ни рабами в классическом понимании этого слова, ни крепостными крестьянами. Наделяя свою челядь орудиями труда и землей из находившегося в его владении земельного фонда, князь смотрел на смердов как на свою собственность. Дети смердов наследовали вместе с юридическим состоянием своих отцов и их добро — как полученное от князя, так и благоприобретенное. Но если смерд умирал бездетным, князь забирал в казну его пожитки, собственно возвращал их себе — подлинному владельцу смердьего имущества. В отличие от челядина, находившегося в домашнем услужении, смерд нес материальную ответственность за противоправные проступки, но судился только княжим судом; обладая крайне низким социальным статусом, он вместе с тем пользовался иммунитетом от посягательств «сильных людей» и членов княжеской администрации. Происхождение смердов из княжеских пленников, наделенных средствами производства и обязанных содержать князя и его двор за счет своего хозяйства, обусловило характерную двойственность смердьего состояния: крайне низкий социальный статус при значительном материальном достатке (обеспечивавшем возможность приобретать вооружение), высокой степени юридической защищенности и широких экономических правах.

Устройство Ольгой княжеских сел положило начало формированию на Руси частновладельческой княжеской вотчины. В.О. Ключевский проницательно заметил, что «самая идея о праве собственности на землю, о возможности владеть землею, как всякою другою вещью, вытекла из рабовладения... Эта земля моя, потому что мои люди, ее обрабатывающие, — таков был, кажется, диалектический процесс, с которым сложилась у нас юридическая идея о праве земельной собственности» [238] .

В третьей четверти X в., при княгине Ольге, земледелие в Русской земле сделало заметные успехи. В общинных хозяйствах и княжеских селах появились излишки зерна. От Льва Диакона узнаем, что князь Святослав добивался (и добился) у греков разрешения для русских купцов привозить в Константинополь хлеб на продажу.

В исторической литературе высказывалось мнение, что в число государственных мероприятий Ольги следует внести отмену полюдья, ибо начиная с этого времени источники больше не упоминают объездов русскими князьями подвластных земель. Однако этому предположению противоречит обилие местностей, связанных с Ольгиным именем: пускай и не все они расположены в действительных границах Русской земли середины X в., но едва ли их распространение получило бы такой широкий географический размах, будь Ольга домоседкой. Всего вероятнее, что родоплеменной обычай полюдья исчез не благодаря чьему-то волевому решению, а вследствие постепенного изменения самого строя древнерусской жизни.

 Принятие Ольгой христианства было в первую очередь большим духовным событием ее личной жизни, «яко возлюби свет, а тьму остави», по слову летописца. Но не в меньшей степени это было событием историческим. Благодаря неиссякаемому интересу историков к данной теме, сегодня мы вполне отчетливо видим, что крещение Ольги находилось в самой тесной связи как с частными вопросами международной политики, так и с общей судьбой христианства в Восточной Европе. Согласовать между собой интимно-духовный и исторически значимый планы этого переломного момента Ольгиной биографии — давняя задача науки, и ее возможности в этом направлении еще далеко не исчерпаны.

Детство Ольги прошло на земле Дунайской Руси, защемленной между языческой печенежско-венгерской степью и христианской Болгарией. Родители ее были язычниками. О ее матери предание прямо утверждает, что она была некрещеной [239] ; то же самое можно сказать и об Ольгином отце, тутраканском князе «от рода русского», — хотя бы по тому факту, что он не затруднился выдать дочь за язычника Игоря.

Всю первую половину своей жизни Ольга, несомненно, придерживалась языческих верований «русского» толка. Летопись вкладывает в ее уста фразу: «Аз погана есмь». И все же мы вправе предполагать довольно раннее знакомство Ольги с христианством. Весьма вероятно, что по достижении ею возраста «учения» (семи-восьми лет) она была отдана на воспитание в Плиску/ Плесков, где, согласно сведениям древнерусских летописей, ее и застали сваты Игоря. Может быть, тутраканские князья держали в Плиске свой двор, может быть, Ольгу пристроили ко двору какой-нибудь знатной болгарской боярыни — ничего достоверного об этом периоде ее жизни мы не знаем. Однако нельзя обойти вниманием то обстоятельство, что в первой трети X в. Плиска была одним из духовных центров Болгарии, где трудились многие продолжатели дела Кирилла и Мефодия. И стало быть, свои первые, пускай и самые поверхностные впечатления о христианстве Ольга почерпнула через восприятие кирилло-мефодиевской традиции. Можно даже представить, что с ней велись просветительские беседы с целью предуготовить ее к обращению. Но родительская воля распорядилась иначе. Юным подростком, почти совсем еще девочкой Ольга была привезена в Киев.

Христианское влияние тут было не столь всеобъемлющим, как в Плиске, но все же весьма ощутимым. К концу 30-х — началу 40-х гг. X в. молодая киевская Церковь уже имела сложную, насыщенную событиями историю. В первые десятилетия своего существования Русская земля относилась к той области Восточной Европы, которая была вовлечена в сферу влияния византийского православия. Регулярные культурные и торговые обмены между Русью и Византией наладились не позже второй половины IX в. Приблизительно в то же время византийские писатели начинают отмечать случаи более или менее массового крещения русов, а Константинопольский патриархат основывает где-то в Таврике «Русскую митрополию».