Хотелось крикнуть морю что-нибудь обидное. Морю, мёртвому Маклахену, небу, сожравшему солнце, и миру...

Но кричать она не стала. Да и сил на это просто уже не было...

Ллойд встретил её у входа. Улыбкой.

– Прекрасный день!
– провозгласил он.
– Прекрасная погода! Этого ужасного снега сегодня нет, и мир заиграл иными красками, не так ли?

– Да, мой хороший, да, - устало произнесла она, проходя мимо него в гостиницу.

– Хорошо прогулялась?

– Замечательно.

– Да, сегодня так хорошо, так вольно дышится. Всё же жизнь на необитаемом острове чудесна! В детстве я очень завидовал Робинзону Крузо. А теперь – не завидую. Ведь Робинзон и мечтать не смел о таком Пятнице, какой есть у меня!

Он остановил её, нежно обнял за плечи, поцеловал во впалую щёку. Беатрис нашла в себе силы улыбнуться в ответ.

– Что-то мне нехорошо, милый, - прошептала она.
– Боже, как мне нехорошо! Я пойду прилягу, ладно?

– Конечно!
– весело поддержал он, входя следом за ней в гостиную.
– Приляг, любимая, отдохни. Тебя долго не было. Конечно, ты устала.

– Да. Безумно.

Она кое-как добралась до дивана, буквально упала на него. Голова была пуста и звенела. И где-то левее затылка как будто засела игла — тонкая острая боль вонзалась в мозг. Переутомление.

– Принести тебе воды, дорогая?

– Нет, не уходи!
– она почему-то испугалась остаться одна.
– Побудь со мной.

– Ладно, милая, - пожал он плечами.
– Надо бы приготовить поесть... Ты не займёшься этим?

– Конечно, конечно займусь, мой хороший. Вот только полежу немного. Ноги совсем не держат.

– Да, полежи, отдохни. Нам нужно больше бывать на свежем воздухе. Хотя прогулки и выматывают тебя, но они необходимы. Любой врач тебе это скажет... Интересно, как там профессор Локк... Я записан у него на сентябрь... А какой сейчас месяц, Беатрис?

– Думаю, заканчивается июль. Или уже начало августа...

– Август теперь — зимний месяц. Забавно, правда? Интересно, каков будет сентябрь... Наверное, самая жара отныне будет стоять зимой, а?

– Думаю, жары больше не будет.

– Никогда?

– Ты же сам говорил про ядерную зиму.

– Я говорил?.. Да?.. Не помню. Но в любом случае, она же не будет вечной.

– Это хорошо, - слабо улыбнулась она.
– Значит, мы ещё увидим лето.

– Конечно! Обязательно увидим!.. Есть хочется.

– Бедненький. Потерпи минутку, ладно?

– Да, конечно. Ты не беспокойся ни о чём. Тем более, гнилая картошка уже немного приелась.

– Плохо, что у нас нет огня. Если бы ты так не жадничал, мы бы...

– Нет!
– запротестовал он.
– Я не хочу об этом слышать!

– Но что-то же надо делать.

– Надо поесть.

– Да, - кивнула она, - я сейчас.

А глаза закрывались, и не было сил поднять отяжелевшие веки.

– Какое удивительное море было сегодня, ты заметила? Иссиня-чёрное. И как в нём отражалось северное сияние! А травы и цветы будто укрыты чёрным жемчугом. Очень красиво!

– Да. Красиво. До ужаса, - выдохнула она с содроганием.

– Ну, есть в этой красоте что-то... что-то роковое, да. Но от этого картина не перестаёт быть величественной. Если бы я был художник!..

– К счастью, ты не художник.

– Не правильно! Жаль, что я не художник. Я мог бы написать твой портрет.

– Не хотела бы я видеть себя. Я давно уже не смотрюсь в зеркало, ты заметил?

– Н-не... не смотришься?.. Ну и ладно. Твоё зеркало — это я. И я говорю тебе: ты прекрасна, возлюбленная моя!

– Спасибо, милый, - кивнула она, не открывая глаз.

– Ничего. Ничего, вернутся Деллахи и Липси, привезут еды. Откормим тебя... Мы с тобой давно не танцевали. То-то устроим пляску.

К горлу Беатрис подступала слабая истомчивая тошнота. Сердце замирало и едва трепыхалось, как птенчик двух дней отроду. Ноги вдруг похолодели — их как будто не стало.

– А давай танцевать! Сейчас!
– не унимался возлюбленный.

Она вдруг отчётливо поняла, что умирает. Хотела позвать Ллойда, но в горле встал сухой комок, который не давал дышать.

– Что? Что ты сказала?
– Ллойд стоял у радио, крутил ручку настройки.
– Радио таки совсем пришло в негодность. Или какие-то неполадки на станции.