И, помню, спросил я тогда:

— Дед, а подвиг — что это?

Глупый вопрос — словно в пятом классе не читали мы Островского, Фадеева, не слышали про Корчагина, про краснодонцев. Так вот спросил, по инерции. Но дед отвечает очень серьезно, как цитату из энциклопедии приводит.

— Видишь ли, внук (он по имени меня никогда не зовет, может, чтобы со своим сыном, а моим отцом, не путать, только внуком кличет), видишь ли, подвиг — это такое умение нести солдатскую службу, когда отметка «отлично» уже недостаточна.

— А за подвиг всегда награду дают? Орден? (Про себя думаю, вырасту, уж я подвиг совершу, а лучше несколько, вон у деда сколько наград — двадцать четыре целых, значит, двадцать четыре подвига.)

— Не всегда, — он неожиданно говорит, — не всегда, внук.

— Почему? — спрашиваю.

— Ну, как тебе сказать, почему. Иной раз и сам солдат не знает, что подвиг совершил, а иной раз начальство о том не ведает. Да всех и не наградишь — орденов не хватит. На войне каждый день каждый наш солдат совершал подвиг, то есть службу нес как положено. За что ж награждать? Он свое дело делал как положено, и все.

— А ты? Тебе за что дали?

— Ну, мало ли, сейчас и не припомню… — смущается дед. (Здорово я его поймал — пусть-ка объяснит, за что награды.)

— А помнишь, ты рассказывал…

Дед действительно много рассказывал про войну. Уж кто-кто, а он, за вычетом госпиталей, прошел ее от начала до конца.

…Тридцать один год был начальнику заставы Андрею Жукову, когда 22 июня 1941 года первый снаряд разорвался во дворе. И сразу пошли танки, с гулом куда-то в глубь страны проплыли бомбардировщики.

Пограничники отбивались. Почти день. Одни, без связи, не зная, что происходит у соседей, что впереди, что позади, что кругом. Они, конечно, понимали, что к чему, ждали чего-то, готовились. Но как могла подготовиться маленькая застава, меньше роты, к атаке многомиллионной армии? Смешно!

И все же они держались почти день. Немцам было некогда, они рвались туда, вглубь. Танки, грузовики с пехотой, артиллерия, мотоциклисты налетали, удивленно упирались в эту крохотную крепость, яростно пытались смять и, не смяв, раздраженно обтекали и уходили вперед, туда, в туманную даль, затянутую дымом пожарищ. А тут оставались какие-то части, чтобы вынуть занозу, вогнать в землю эту непонятную горстку людей, неизвестно на что надеявшуюся и уж совсем непонятно, зачем сопротивлявшуюся. Застава была прилично укреплена, Андрей Жуков был въедливый и предусмотрительный начальник, обеспечена боеприпасами. Пограничники знали свое дело, то были люди решительные, смелые, даже отчаянные, и воевали они с умом, без истерик и ненужного риска. И прекрасно знали, что их ждет. Иллюзий не строили.

Когда стемнело и в живых осталось трое, в том числе легко раненный начальник заставы, они сумели прокрасться в лес, миновать кольцо окружения и спрятаться в какой-то чащобе.

— Вот тогда, внук, я впервой узнал, что такое военное счастье. И что такое случай на войне, — дед помолчал.

Мы сидели с ним в сквере, есть такой напротив Военной академии имени Фрунзе. Мы частенько там гуляли, понятно с Акбаром, и я знал имена всех военачальников, что высечены на мраморных плитах на фасаде академии.

— Понимаешь, — продолжал дед, — Игорек был у меня, такой бедовый пограничник, весь день с нами отбивался, и, когда из окружения выползали, трех немцев снял, а бежали — он, как заяц, петлял. Пулемет строчит, а он бежит! И пробежал-таки, я потом смеялся: «Даешь, Игорек, — шучу, — небось между пуль бежал». И он смеется: «Да нет, товарищ командир, просто пули той не отлили, что для меня намечена». Это вообще чудо, что мы уйти сумели и в этот лес схоронились. Ну чудо! Сидим, к деревьям прислонились, отдышаться стараемся. Какие-то жучки вечерние гудят, птицы в ветвях щелкают, щебечут, кузнечики, что ли, звенят, а от войны только далекий гул слышен. Словно мы за тысячи верст от нее. И вдруг смотрю, Игорек тихо-тихо набок клонится и в мох. Подбегаю, у него во лбу крохотная дырочка красная — пуля вошла! Вот тебе и кузнечики звенят, вот тебе и птички щелкают. Откуда эти шальные пули по лесу без толку шлялись — так я тогда понять и не смог. Зато понял, что отдыхать и расслабляться на войне нельзя никогда… И все четыре года, внук, я потом не отдыхал. Все сражался. Даже в госпиталях и то сражался. С болячками, чтоб скорей снова к ребятам.

Дед рассказывал, как с товарищем прошли они к своим не одну сотню километров, как однажды встретили партизан и некоторое время вместе с ними воевали, пока не разгромили немцы их отряд, как прятались у крестьян. Многие прятали их, кормили чем могли, а один старик, угодливый и болтливый, выдал их. Неделю гнали деда с другими пленными, пока он сумел бежать — в те времена немцы за беглецами еще так упорно не гонялись, все равно всю страну захватят, тогда и подчистят, наверное, рассуждали. Но все же однажды чуть не попался. С собаками за ним шли.

— С такими же вот акбарами. — Дед на нашего кивнул. — Видишь, внук, собаки, что люди, как воспитаешь. Этот за нас с тобой жизнь отдаст и хвостом не вильнет. А те страшней волков были, я с горки видел, как они двух наших терзали в клочья. Страшней волков, да не страшней тех, кто их науськивал. Вот те — да, те хуже любых овчарок были. Спасибо тогда ручей встретился, ушел я по нему. Уж не знаю, сколько километров отмахал. Ох, здоровый был! У тебя что последний раз по физкультуре, а? Не смотрел дневник.