Вот так я тогда думал. До самого девятого класса. Пока, вспоминая эти мои мысли, однажды со смехом не рассказал ей об этом.

Посмотрела она на меня с жалостью, вздохнула и сказала:

— Ох, и дурак же ты, Жуков, сколько времени потеряли.

А потом так деловито сумочку с туфлями отставила (по улице ведь шли), обняла своими волейбольными руками — не вырвешься да так поцеловала, что я потом неделю со звоном в голове ходил.

Простой я был в школе парень, бесхитростный и наивный в таких делах до идиотизма.

Но только в таких делах. В других о-го-го соображал. Вот в самбо, например.

Я увлекся этим видом спорта по-настоящему. По причине, рассказанной в десятках повестей, очерков, популярных агиткнижонок, но, главное, действительно весьма типичной. Где-то в пятом классе при очередной школьной потасовке мне крепко попало. Еще бы — их было трое, я — один, да и старше они были класса на два. Ну и, конечно, я стал мечтать о каратэ, боксе, самбо, дзюдо и тому подобном, что позволило бы мне, владей я ими, побеждать всех обидчиков до десятого класса включительно.

Нашел разные книжки, попробовал заниматься самостоятельно, с другими ребятами из класса. В конце концов записался в секцию, удалось попасть в «Динамо». Ездить, правда, далеко, зато престижно.

Тренер наш, Владлен Андреев, был мастер своего дела, а я энтузиаст, упрямец и здоровяк. Так что успех пришел сразу. К восьмому классу имел первый юношеский разряд.

Любил похвастаться, на переменках демонстрировал ребятам приемы, пока не повредил кому-то руку. Попало мне здорово от всех — от отца, от деда, от тренера, от Галины Крониговны и, как ни странно, больше всего от Тоси.

Весь побитый морально пришел к ней готовить сочинение. С того дня, ну, с того поцелуя, я хоть дежурно и упорствовал, мол, друзья мы только, но, кроме подковырок со стороны Борьки, да и других ребят, ничего не слышал. Что касается Тоси, то романтическую сторону наших отношений она полностью взяла в свои руки. А поскольку, как я уже говорил, были они у нее крепкие, деваться мне было некуда.

И вот пришел к ней тогда заниматься, а она говорит:

— Тебе не стыдно? Ну кому чего хочешь доказать? Ну, самбист, ну, разрядник, и что? Пойди в первый класс, там ты с десятью справишься. Позор.

— Так я ж нечаянно, — говорю.

— Еще б не хватало, чтоб нарочно! Силу девать некуда, иди вагоны грузи, вон ребята из десятого «Б» грузят, а на выручку моторку хотят купить. А ты…

— Ну нечаянно я, — повторяю как попугай.

— Нечаянно, нечаянно, ты себе руку никогда нечаянно не вывихивал? Нет? А ему, значит, можно?

— И себе зашибал, было несколько раз. Но ему-то я нечаянно, понимаешь?..

— Знаешь что, Андрей, чтоб я от тебя это слово больше не слышала. Ничего не бывает нечаянно. За все надо отвечать.

Сели готовить сочинение.

Но ведь что интересно. Она чуть не слово в слово повторила слова отца.

Я когда стал оправдываться и чертово это «нечаянно» сказал, он мне говорит спокойно, тихо (он никогда не кричит):

— Запомни, сынок, человек отвечает за все, что сделал, и за то, что не сделал, а должен был сделать — тоже. Это запомни, а вот слово «нечаянно» забудь.

Они что, сговорились, что ли?

А самбо — штука хитрая. В каждом спорте идет борьба силы, ловкости, быстроты и ума, конечно. Всего. Это я уже тогда понимал. Но в самбо встречается ситуация, которой нет ни в одном виде спорта: провожу болевой прием, дожимаю руку противника или ногу, а он не сдается! Не стучит ладонью по ковру. Хоть ты тресни, не стучит, и все! Что делать? Ведь еще сантиметр, и сломаю ему к черту руку. Болевой прием в самбо — это нажим против естественного сгиба локтя, например. Жму, а он не сдается. Вот тут вступают в силу особые категории: невероятная сила воли, стремление устоять, стремление победить, гуманность, умение сдержать себя… Конечно, есть судья, он обычно и решает вопрос. Судьи — люди опытные, они точно улавливают момент, но сама постановка вопроса интересная. И мне кажется, что она моделирует службу милиционера, пограничника. Мы задерживаем правонарушителей, разных, конечно, диверсанта с вором не сравнишь (хотя милиционерам и с убийцами и бандитами дело иметь приходится). Задерживаем, а не казним. Что проще — увидел его и стреляй! Всего и делов. Нет, иной раз часами преследуем, окружаем, он отстреливается, с ножом на тебя лезет. А ты изворачивайся, бери живым, не убивай. Как в самбо — ломай руку, но не сломай.

Впрочем, эти философские мысли забредали мне в голову много позже. Тогда я об этом не думал. Один раз только поспорил на эту тему с Борькой.

Прибегает ко мне запыхавшийся, возбужденный, но сияет.

— Что случилось, — спрашиваю, — кеды адидасовские у фарцовщиков купил?

— Да какие кеды, — вопит, — я ему, знаешь, как врезал!

— Тихо, не вопи. Кому врезал?

И он рассказывает. Пристали к нему двое, когда в школу шел. Рубль отняли. Не наши. Какие-то пришлые бродяги. Он, чтоб не били, лапки кверху, рубль свой отдать поторопился. А только они его отпустили, проходными пробежал — мы-то тут каждый двор знали — и, когда те с подворотней поравнялись, камнем в них и засадил.

— Наверняка в десятку, — радуется, — один так взвыл, дом чуть не обвалился. Во, брат!

— Чего «во», — говорю, — чего «во». Нашел, чем хвалиться: из-за угла…

— А что ж, — недоволен, — цветы в него кидать? Он меня грабит, а я ему — букет?

— Не цветы, конечно, но камнем…

— Слушай, — говорит, — ты, Жуков, какой-то Иисус или Толстой, что ли. Тебе по морде, а ты другую щеку, да? Хорошо, ты «гений самбо», а я, между прочим, легкоатлет, бегун, а не толкатель ядра, что ж, прикажешь всем рубли раздавать, может, еще носки им отдать? Как могу, так и воюю…