Дмитрий Иванович горячо возмутился тем, что на съезде собирались говорить только о специальном агрономическом образовании, забывая о том, что в России миллионы крестьянских детей не смогут воспользоваться сельскохозяйственными школами, ибо эти дети неграмотны, потому что в стране очень мало начальных школ. «Судя по тем вопросам, которые выставлены в программе съезда, — говорил Менделеев, — можно было бы думать, что речь идет и должна итти здесь о сельскохозяйственном образовании. Но, конечно, каждый русский знает хорошо, что у нас нет и элементарной подготовки, без которой уже собственно профессиональное образование невозможно».

Но и тут «помещичья фракция» съезда выступила против. Ее представители поставили вопрос: откуда взять деньги на широкое развитие общего народного образования? У правительства денег нет, а на открытие начальных школ потребуется 15 миллионов рублей. 15 миллионов рублей на народное образование! Сейчас эта сумма кажется нам смешной своей мизерностью, но тогда это возражение многих смутило. И Менделеев высказал такое предложение: или ввести специальный налог с имущих классов, который шел бы на школы, или выделить в распоряжение школ землю, а доходы от нее обратить на просвещение.

На вечернем заседании 26 декабря 1870 года по этому вопросу шли жаркие споры. На Менделеева нападали со всех сторон, обвиняли его в легкомысленном отношении к государственным финансам. Особенно старался помещик С. амарин, который снова пугал всех 15 миллионами. И вот после Самарина «а трибуну поднялся мало кому известный оратор. Его глаза сверкали, он нервничал. Это был Костычев.

Он горячо поддержал Менделеева. Общее образование нужно, необходимо народу, и народ хочет этою. Начальное образование должно быть обязательным и бесплатным, а деньги на это необходимо изыскать. «Господин Самарин, — начал свою первую речь на съезде Костычев, — говорит, что все эти 15 миллионов будут взяты от казны. Но у нас было предложение о ходатайстве у правительства земли, которая шла бы на обеспечение содержания школы. Я полагаю, что если земли будет положено по 5 десятин на школу и если полагается, что каждая десятина даст 3 р. доходу, то получится 6 миллионов рублей; и со стороны правительства придется брать не 15 миллионов, а только 9. Таким образом, это не будет делом правительства с пособием от земства, а совершенно наоборот, как сказал господин Менделеев».

Услышав это, противники общего начального образования стали говорить о том, что правительство земли не даст, а лучше ввести налог или плату за обучение. Менделеев, Костычев и Людоговский поддержали предложение о введении налога, но настаивали на том, что его следует взимать со всех классов общества, исключая крестьянство.

После этого поднялся вопль еще более громкий, чем во время обсуждения проекта Рудзкого. Помещики резко возражали. Известный князь Васильчиков, крупный землевладелец, игравший в «умеренного» народника, и тот не выдержал. «Об обременении одного сословия в ущерб другим не может быть и речи», — сказал князь, забывая о том, что и сам он и его предки только и делали, что столетиями обременяли трудовое крестьянство.

Костычев вторично попросил у председательствующего слова. Вот как это выступление Костычева было записано в протоколе:

«Я думаю, что собрание не может постановить другого рода решение, кроме того, что платы за учение не должно быть. Если мы до сих пор столь много толковали о том, чтобы найти средства для учреждения школ и облегчить народу образование, то не может быть и речи о том, чтобы положить еще плату за учение».

На заседании девятого отделения съезда было больше ученых, чем помещиков, и поэтому предложение Менделеева, Костычева и Людоговского было принято большинством голосов. Но на общем собрании съезда их предложение, конечно, было отвергнуто.

После сельскохозяйственного съезда Костычев уже навсегда установил с Менделеевым довольно тесные отношения. Может быть, они и не были очень теплыми, но во всяком случае дружескими и основывались на глубоком взаимном уважении. Костычев был благодарен Менделееву за его горячее, искреннее стремление облегчить народу путь к знанию. Кто-кто, а Костычев хорошо знал, как сильно люди из простого народа стремятся к знанию, к науке и какие трудно преодолимые препятствия стоят на их пути.

Менделеев не мог забыть, как смело поддерживал его на съезде этот молодой человек, недавний критик статей об удобрениях.

Когда Костычев вернулся в Петербург, квартирная хозяйка оказала ему, что приходил какой-то студент и не велел Павлу являться в институт.

— Не хорошо там, — закончила хозяйка.

Но толком она ничего не знала.

У Энгельгардтов было две квартиры: одна казенная, в Лесном, другая в городе, на Шпалерной улице. Жена профессора Анна Николаевна — переводчица и журналистка — чаще жила в городе с маленьким сыном Николаем.

Костычев отправился на Шпалерную. Дома он застал только няню и маленького Колю. Мальчик узнал посетителя и горько заплакал.

— Что ты плачешь? — спросил его Костычев.

— Маму и папу украли и в клетку посадили. И все папины и мамины бумаги и книги тоже украли, — отвечал Коля.

Оказывается, пока Костычев был в Москве, полиция арестовала сначала Энгельгардта, а затем и его жену, а также Лосева и Лачинова. Но подробностей Костычев не знал. О них сообщил ему лабораторный служитель Лосев, которого в связи с полным отсутствием улик скоро выпустили.

Петр Григорьевич Лосев, умерший в 1926 году, на 76-м году своей жизни, 62 года проработал в институте. Много профессоров сменилось на его памяти. Но больше всех он любил Энгельгардта, которому был многим обязан. Вот как вспоминал Лосев много лет спустя, в 1924 году, все обстоятельства ареста Энгельгардта: