Внутриполитически ему отравляла жизнь его непрекращающаяся борьба с партиями и с рейхстагом. В 1867 году он с определенной заносчивостью призвал рейхстаг (тогда еще только северогерманский): «Давайте усадим Германию, так сказать, в седло! Она уже сможет скакать». В 1883 году он, печально цитируя самого себя, недвусмысленно отказывается от этих своих слов: «Этот народ не может скакать!… Я говорю это без горечи и совершенно спокойно: будущее Германии я вижу в черном цвете» (письмо к Роону). Автор письма имеет в виду внутреннее, а не внешнее. Во внешнем же ему всё время докучает «кошмар коалиций» — «то, что миллионы штыков в основном имеют противоположную направленность — в центр Европы, что мы находимся в центре Европы и уже вследствие своего географического положения, а кроме того и вследствие всей европейской истории преимущественно являемся мишенью коалиций других держав» (речь в рейхстаге в 1882 году). Кто-то сказал ему: «У Вас кошмар коалиций!» Он ответил на это: «Этот вид кошмара будет оставаться для немецкого министра еще долго, а возможно и всегда, весьма обоснованным».

Однако сомнительно, действительно ли обоснованный страх Бисмарка перед вражескими коалициями имел только лишь географические и исторические причины. Скорее он был внешнеполитическим. Проясним себе, в чём состояло великое изменение, которое произвёл Бисмарк основанием рейха в 1870–1871 гг. и которое позже английский премьер-министр Дизраэли уже тогда назвал «немецкой революцией». До того времени населенный немцами центр Европы всегда был областью множества малых, средних и пары больших государств, которые были слабо связаны друг с другом (и с другими европейскими странами) и которых их соседям в общем и в целом нечего было бояться. Нельзя сказать, что Германский Союз в течение полувека с 1815 до 1866 года когда-либо представлял угрозу преобладающей коалиции европейских великих держав и зависимых от них стран. Но теперь на их месте неожиданно стояло сплоченное, большое, очень сильное, очень милитаризованное государство. На месте большой губки или большой, многоскладчатой полимерной прослойки, которая мягко амортизировала Среднюю Европу от внешних сил, оказался так сказать бетонный блок — вызывающий страх бетонный блок, из которого торчало очень много пушечных стволов. И это превращение — вызывающее восторг у немецких националистов, но вызывающее опасения у остальной Европы — произошло в войне, в которой новая немецкая великая держава проявила как огромную силу, так и несомненно определенную грубую жёсткость. Немецко-французская война 1870–1871 гг. не велась и не была окончена с разумной умеренностью, как прусско-австрийская война 1866 года. В особенности аннексией Эльзас-Лотарингии Бисмарк так сказать сотворил для Германского Рейха заклятого врага в лице Франции. Бисмарк сам очень скоро высказал на этот счёт нечто весьма примечательное, что малоизвестно. Уже в августе 1871 года он доверительно сообщил именно тогдашнему французскому поверенному в делах в Берлине, что он тотчас же подтвердил в Париже документами: «Мы начали с ошибки, тем, что отобрали у вас Эльзас-Лотарингию, если мир должен быть длительным. Потому что для нас эти провинции представляют затруднение, Польшу с Францией за нею». Так что он знал, что делает. Почему же он все же это сделал? Об этом еще и теперь гадают историки. Немецкое национальное желание, старонемецкий, лишь за 200 лет до того аннексированный Францией Эльзас вернуть «домой в рейх» вряд ли было мотивом Бисмарка. Бисмарк никогда не идентифицировал свой новый Германский Рейх со старой империей, центр которой был вовсе не в Пруссии.

Сильнее был военный аргумент. Крепости Страсбург и Метц были для военных ключом к новым южнонемецким областям Германского Рейха. Но обычно Бисмарк заботился о том, чтобы не привлекать военные аргументы. Если в этот раз он это сделал, то вероятно потому, что он в любом случае ожидал от французов войны-реванша — «Чего они нам никогда не простят, это нашей победы», сказал он в 1871 году несколько раз — и под углом точки зрения ожидания войны военный образ мыслей и для него приобрел больший вес. Можно сказать, что в первые после 1871 годы кошмаром Бисмарка меньше были коалиции, чем угроза французского реванша. Это проявилось при первом внешнеполитическом кризисе рейха Бисмарка. В 1875 году Франция, которая очень быстро оправилась от войны и от репараций, существенно увеличила свою армию. В ответ на это Германский Рейх тотчас же, даже если вначале и неофициально, ввёл угрожаемое положение. Некая берлинская газета появилась с передовой статьёй «Война на пороге?»

Бисмарк всегда отрицал, что он в действительности хотел второй, превентивной войны против вновь усиливающейся Франции. Это вполне правдоподобно. Для него речь шла скорее о предотвращении французского военного реванша, которого опасались, о запугивании. Но тут произошло нечто неожиданное. Англия и Россия никаким образом не вмешивались в войну 1870 года. Россия тогда даже приняла весьма благожелательный нейтралитет в отношении Пруссии и возникающего Германского Рейха. Но теперь Англия и Россия вмешались в Берлине. Они объявили, что не будут безучастно наблюдать дальнейшего ослабления Франции. Впервые проявилась как бы тень будущей Первой мировой войны: та возможная коалиция между Францией, Англией и Россией, которую Германский Рейх несмотря на всю свою силу по человеческим меркам не смог превзойти и под удар которой он подставился, когда он перешёл за пределы достигнутого в 1871 году.

Бисмарк был глубоко оскорблён: при всех своих угрожающих жестах он имел в виду оборону, а не нападение, и он реагировал с глубоким, в том числе с личным ожесточением в отношении правивших тогда английских и русских государственных деятелей. В особенности это касалось русского канцлера Горчакова. Важнее нечто иное: лишь с момента «Кризиса войны на пороге» в 1875 году «кошмар» французского реванша сменился для Бисмарка «кошмаром» коалиций. И лишь с этого времени можно говорить об активной мирной политике Бисмарка — политике, которая отождествляла интересы Германского Рейха с предотвращением войны между европейскими великими державами. Это та политика, которая ныне составляет славу Бисмарка. Но заслуживает глубокого размышления то, что и ему не удалось уберечь Германский Рейх от опасных конфликтов.

Основы своей мирной политики Бисмарк изложил в знаменитом предписании Киссингеру от 1877 года, в котором ключевым было: «Картина, которая мне представляется: не какие-либо приобретения территорий, но такая политическая ситуация, в которой все державы, кроме Франции, нуждаются в нас, и вследствие своих отношений друг с другом по возможности воздерживаются от коалиций против нас». К этому еще подстрочное примечание: оно касается двух слов: «кроме Франции». Еще в 1860 году Бисмарк в письме к своему тогдашнему наставнику Леопольду фон Герлаху писал, что несмотря на все сомнения, он должен держать открытой возможность совместных действий также и с Францией, «поскольку нельзя играть в шахматы, когда из 64 клеток на доске 16 являются запретными». Теперь же он принимает это ограничение как неизбежное. Поистине ужасная помеха, если призадуматься.

В остальном политика Бисмарка означала гораздо более существенный отказ. Её можно сформулировать в пяти пунктах:

1. Отказ от какого бы то ни было территориального приращения в Европе.

2. В связи с этим подавление всех экспансионистских устремлений в Германии, в особенности великогерманских устремлений.

3. Постоянное развенчание иллюзий о возможности присоединения всех «неспасенных» немцев, которые с момента образования рейха остались исключенными из него, в особенности австрийских и балтийских немцев.

4. Категорическое неучастие в заокеанской колониальной политике остальных европейских держав. Это напротив должно было служить тому, чтобы эти державы отвлечь вовне, «на периферию» и удержать их от коалиций против европейского центра.

5. Если необходимо, активное предотвращение войн внутри Европы, в том числе и когда Германский Рейх не участвует непосредственно или не является заинтересованной стороной. Германский Рейх должен был играть роль свинцового груза внутри Европы, если представить её в образе сверхустойчивой игрушки «ваньки-встаньки». Это основывается на том знании, что европейским войнам всегда присуща тенденция к расширению.