Мари отогнала эти мысли. Но почему-то она не могла посмотреть Беннету в глаза, чтобы убедиться, что он не шутит, не смеется над ней. Вчера она положила его глупые слова о ее волосах в тайный уголок своего сердца. И ей очень хотелось верить, что он действительно восхищался ее волосами.

Он отвел локон от ее лица.

— Мари, если бы мы не играли в роман, то это было бы очень смело с моей стороны, а так… Впрочем, это и сейчас довольно смело, — сказал он, пропуская ее прядь между пальцами. — Но если бы я дотронулся до заманчивой ямочки на вашей шее, тогда вы почувствовали бы себя оскорбленной, верно?

Она тихо прошептала:

— За такое вы могли бы получить пощечину.

Рука Мари вдруг словно сама собой потянулась к лицу майора, и пальцы коснулись его подбородка, где уже начала пробиваться щетина.

Беннет изобразил удивление:

— Пощечину? Правда? О, я и не подозревал, что ухаживаю за такой скромницей.

Мари фыркнула и пробурчала:

— Говорите, скромница? Нет, разумеется.

Губы Беннета расплылись в улыбке, и Мари невольно им залюбовалась; ей хотелось запомнить каждую его черточку.

Тут он вдруг лизнул ее палец, и Мари, ахнув, отдернула руку от его лица. А он усмехнулся и спросил:

— Для вас это был шок? Не ожидали, да?

— А что, если окажется, что вы ухаживаете за распутной женщиной?

Мари не думала о том, как прозвучат эти ее слова, но уже одно то, что она смогла произнести их, казалось чудом.

Осмелев, она развязала узел его шейного платка. А он заявил:

— Ваше распутство имело бы свои преимущества.

Дрожащими руками она расстегнула верхнюю пуговицу на его рубашке. Сердце Беннета гулко стучало под ее пальцами, и она прижала ладонь к его груди. А потом вдруг качнулась к нему, словно увлекаемая какой-то неведомой силой, которой не могла противостоять, и поцеловала его в шею. Он содрогнулся, и Мари всем телом — до кончиков пальцев на ногах — почувствовала это. Теперь она уже не сомневалась: Беннет получал удовольствие от ее прикосновений. Желая дать ему как можно больше, она снова его поцеловала, на сей раз — в грудь.

Шумно выдохнув, он проговорил:

— Скромница вы или распутница, но вы, без сомнения, дали бы мне пощечину, если бы я прижался губами к вашей груди.

Он провел пальцем по вырезу ее декольте, но не сделал ни одного движения, чтобы выполнить свою «угрозу».

— А что, если я попрошу что-то взамен? — спросила Мари.

Он с печальной улыбкой опустил руку.

— Полагаю, что пощечина была бы с вашей стороны правильным поступком.

Она деланно рассмеялась.

— Глупости! Мы всего лишь разыгрываем роман.

Майор тут же кивнул:

— Да, конечно. А если бы наши отношения были не просто игрой, то это вскоре могло бы вызвать настоящий скандал.

Он поднялся и начал собирать вещи.

— Оказалось, что мне не нужно так много провизии, — тихо сказала Мари; последнее замечание майора подействовало на нее отрезвляюще.

Конечно, посол придет в ярость, когда узнает, что она снова выходит из игры, теперь уже — окончательно. Но Мари твердо решила, что откажется выполнять его задания.

Когда они вернулись в гостиницу, она уже не считала, что работает на британцев.

Беннет прислонился к угловатому камню, а Мари, обмакнув перо в чернильницу, продолжила делать свой набросок. Бабочка, выбранная ею, давно улетела, но было впечатление, что она оставила здесь своего двойника; и казалось, что это существо нежилось под пером рисовальщицы, расправив в теплых лучах солнца свои крылья.

«Черт побери, в прошлые века ее могли бы сжечь на костре как ведьму», — промелькнуло у Беннета.

То, что Мари делала, было для него непостижимо. Он думал, что если будет наблюдать, как она создает один из рисунков, то, возможно, поймет, как она придавала жизнь своим произведениям, но сейчас, наблюдая за девушкой, майор окончательно растерялся.

Что ж, если так, то это еще одно доказательство того, что его собственные поэтические бредни следует положить в темный угол шкафа. А лучше всего — сжечь при первой же возможности.

Но творческая энергия Мари дразнила его, не давала покоя, и он, не удержавшись, достал из кармана записную книжку. Прежде чем раскрыть ее, Беннет окинул взглядом окрестности, чтобы убедиться, что они по-прежнему одни. Затем прочитал записи, сделанные предыдущей ночью. Вычеркнутых строк было больше, чем сохранившихся, и даже короткие фразы подверглись многократным исправлениям и изменениям. Увы, его творения никогда не возникали так легко, как произведения Мари; они больше походили на спотыкавшуюся толпу пьяных рекрутов, возвращавшихся с ночной попойки.

Мари чуть приподняла голову, и он через ее плечо взглянул на бумагу у нее на мольберте. Девушка уже закончила рисовать тельце насекомого и теперь вырисовывала мелкие детали его крыльев. Она по-прежнему сидела лицом к мольберту, но казалось, в ней что-то изменилось. Ни единым жестом или поворотом головы она не проявила интереса к тем боевым укреплениям, что были видны в расщелине между камнями.

Беннет снова взглянул на ее рисунок. Но на нем все линии казались беспорядочными; он не мог бы отличить обычные стены от боевых укреплений. А Мари наклонилась поближе к бумаге и добавила какую-то сложную деталь. Волосы упали ей на лицо, и она машинально заправила прядь за ухо. Ей следовало бы снова надеть шляпку, иначе она страшно обгорит на солнце. Но она больше нравилась ему без шляпки, с распущенными волосами — буйными и непокорными. А яркий свет сейчас придал ее волосам совсем иные краски — каштана и золота…