– Она из богатой семьи. И привыкла совсем к другой жизни.

– Поэтому Камминсы переехали сюда, где он сошел за нееврея и мог считаться почтенным гражданином?

– Вот именно – до войны, когда ни у кого не было денег на отпуск за границей. Да никто и не хотел никуда уезжать. Гостиница, как, впрочем, и весь Эрскдейл, держалась на плаву благодаря летним туристам. Как только они перестали приезжать, всем сразу стало труднее.

– Что привело вас на север? – снова спросил он. – Если не Гарри Камминс…

– Разбитое сердце, – ответила она. – Но это, инспектор, вас совершенно не касается!

Миссис Камминс сидела в малой гостиной и с унылым видом листала альбом с фотографиями. В камине пылал огонь; редкий случай – в гостиной было сравнительно тепло. Когда Ратлидж вошел, она подняла на него взгляд:

– Ах, простите, мне не следовало здесь находиться – эту комнату мы отводим для постояльцев. Но ее гораздо легче согреть, чем остальные.

– Почему бы и не насладиться теплом? – сказал Ратлидж, садясь напротив. Помолчав, он спросил: – Вы всю жизнь живете в Эрскдейле?

Хэмиш возмущенно вмешался: «Нечестно пользоваться ее состоянием!»

И все же кое-что Ратлиджу требовалось узнать. Он видел, что сейчас Вера Камминс особенно беззащитна. Как будто, сидя в своей гостиной, она вспоминала, какой когда-то была – или должна была стать.

– Ах нет, я выросла в Лондоне, в Кенсингтоне, – ответила она. – Вам знакомы те места?

– Да, конечно. Ваши родные до сих пор там живут?

Тень пробежала по ее лицу.

– Я ничего про них не знаю. Мы… потеряли друг друга из виду.

– Мисс Фрейзер с ними знакома?

– Нет, я спрашивала ее, когда она приехала сюда. Она их не знает. Родные Элизабет живут в Челси. У госпиталя, в красивом старом доме. Мне хотелось бы жить там после того, как мы поженились. Но конечно, Гарри не был… счастлив в Лондоне.

– Поэтому вы поселились здесь.

– Вообще-то сначала мы приехали в Уорик. Но там жизнь у нас не заладилась. Друзей мы не завели, даже поговорить было не с кем. Там было очень одиноко. – Она усмехнулась. – Я не знала, что значит одиночество, пока мы не приехали сюда!

– Почему?

– Мы ведь нездешние. Правда, мой дедушка из Баттермира, но он уже очень давно умер. Нет, все были с нами очень милы, но близко к себе не подпускали. Гарри нуждается в обществе больше, чем я, и я чувствовала, как всеобщая отчужденность давит на него.

Ратлиджу, однако, показалось, что и самой Вере недостает здешней, какой ни есть, общественной жизни, общения.

– А его родные живы?

– Нет. Поэтому он и… сделал то, что сделал. Так сказать, ушел. Он никого не ранил. Но его поступок оставил глубокий след в его душе. Я все понимаю. Иногда мне кажется, что он во всем обвиняет меня…

Наблюдая за ее лицом, Ратлидж понял, что жизнь обошлась с ней довольно жестоко.

– Наверное, помощь мисс Фрейзер пришлась очень кстати, пока Гарри был на войне?

– Сначала я отнеслась к ней с подозрением. Думала, он нарочно подослал ее, чтобы она меня убила.

– Убила вас?! – изумленно переспросил Ратлидж. – Но почему?

– Потому что она уже убила человека. Разве вы не в курсе? Я думала, полицейским всегда известно о таких вещах. Элизабет была вполне откровенна, когда приехала, – продолжала миссис Камминс. – Сказала, будет нечестно, если я не узнаю. Она и Гарри обо всем рассказала. Гарри вечно пригревает у себя заблудших овечек. Пару раз я видела, как он разговаривал с Джошем Робинсоном. Судя по всему, он и меня считает такой же неприкаянной. Нет, неправда, не с самого начала. Мы с ним очень любили друг друга. – Она поднесла руку ко лбу, как будто желая прочистить мозги. – Иногда я об этом забываю.

– Вы были против того, что он еврей? – негромко спросил Ратлидж.

– Откуда вы знаете?! – ошеломленно спросила она. – Неужели все настолько очевидно?

Ратлидж улыбнулся, стараясь не обращать внимания на Хэмиша, который обзывал его предателем, не умеющим держать слово.

– Я все-таки полицейский!

– Да, конечно. Но вы кажетесь слишком милым для полицейского. Элизабет считает вас настоящим джентльменом. Она к вам очень тепло относится.

– Гарри… – смущенно напомнил ей Ратлидж.

– Нет, мне совершенно все равно, кто он такой, пусть даже готтентот! Зато моему отцу было не все равно. Он пригрозил, что отречется от меня, если я пойду на мезальянс… так он воспринял наш брак! Разумеется, я ему не поверила. – На глаза Веры навернулись слезы. – У меня даже приданого не было! Родители не позволили мне ничего взять из дому, кроме одежды, которая была на мне.

– Как жестоко с их стороны!

– Правда? А я часто думаю, не я ли оказалась жестокой… когда ослушалась их.