— За вами, Сергей Николаевич, числится еще кое-что помимо дорожного происшествия, — произнес Дементьев.

— А именно? Издевательство над следователем? Ну это еще доказать надо, гражданин начальник.

— Да нет, не издевательство. Ваш нынешний балаган — это, как говорится, чем бы дитя ни тешилось... Кое-что посерьезнее, гражданин Грачев. Похищение ребенка, Семенова Ивана.

— Ребенка я не похищал, — спокойно, без прежнего ерничества отозвался Сергей. — Я его просто забрал из детского сада. И отвез к своей матери. Ведь у него не осталось родственников.

— Это я знаю, — кивнул Дементьев. — Мы побывали в Мамонтовке. Но мальчик оттуда исчез. Вы не в курсе?

Сергей понял, что пора разговаривать по делу. Перестал паясничать.

— В курсе.

— А где он в настоящий момент, вы тоже знаете?

— Да. Знаю.

— И можете назвать место?

— Нет, не могу. Вернее, не хочу. Не назову, короче. И заставить меня никто не сможет. Даже под угрозой высшей меры.

Он выдержал паузу, во время которой смотрел следователю прямо в глаза.

Ни один из них не отвел взгляда.

И когда Грачев вновь заговорил, тон его изменился: стал искренним, серьезным. Сейчас он обращался к Дементьеву как к равному, на «ты»;

— Если говорить честно, Геннадий, я только из-за этого и сдался. Иначе хрен бы вы меня нашли. Речь идет как раз о судьбе ребенка. О его жизни, понимаешь? Пока настоящий преступник не схвачен, Ивану будет грозить опасность. Поэтому я очень прошу тебя, Геннадий, выслушай меня и сделай над собой усилие, постарайся поверить.

И тот, кто был по другую сторону в этой дуэли, отозвался — тоже на «ты», с неожиданным для самого себя доверием:

— Говори.

Долго, долго сидели они в кабинете. Геннадий уже не по первому разу выспрашивал подробности. А их было до обидного мало.

— Значит, ты говоришь, синий «мерседес»?

— Да, совсем новенький.

— Черт, сколько их в Москве, таких новеньких, синеньких. Как же ты номера-то не посмотрел?

— Да вот, — сокрушался Сергей. — Знал бы, где упадешь, соломку бы подстелил.

— Соломку... Теперь будешь на нарах баиньки, без перин. Лучше бы тогда стелил соломку...

— Ладно, это лирика. Что было, то сплыло. Но был, был «мерс», честное слово! И сразу уехал, когда эти двое вышли. А выходили так поспешно, что аж толкнули меня. Но не бежали.

— Конечно, не бежали. Это было бы подозрительно. Ну-ка, Сергей, напрягись еще раз, попробуй их описать.

— Да я ж говорю — запомнил только одного. Потому что он заметный, альбинос. И брови, и ресницы, и волосы — как перекисью водорода обесцвечены.

— Да это я понял, понял. А второй? Ну хоть что-нибудь!

— Увы.

— Эх, ты. Значит, по-твоему, альбинос — это и есть Негатив?

— Рассуди сам: а как же иначе?

— Похоже. К сожалению, мы можем принять это лишь в качестве рабочей гипотезы.

— Понимаю. Я не в претензии.

— Не в претензии... К суду тоже будешь не в претензии, когда приговор огласят?

— Знаешь, Геннадий... Я почему-то верю, что все закончится хорошо. Глупо, конечно, но вот верю — и все тут.

Дементьев задумчиво глянул на Сергея:

— Очень глупо. Но знаешь — как ни странно, я тоже верю.

Они помолчали и улыбнулись друг другу. И начали все по новой:

— Пожалуйста, Сергей. Еще разок воспроизведи тот телефонный разговор Варламова, который слышал Иван.

— Алло, это ты, сынок? Узнал, надеюсь?

— Ну ни одной, ни единой зацепочки, даже самой малюсенькой, чтобы подтвердить твои слова.

Геннадий ходил по кабинету уже без галстука, без пиджака, весь взмыленный от усталости. Даже фрамугу распахнул во всю ширь, хотя на дворе стоял холодный ноябрь.

Устал и Грачев. С наслаждением вдыхал врывавшийся с улицы ледяной воздух.