В этой же группе каталась и Ольга. Ее Надежда Степановна приметила в Черкизове на «Локомотиве», когда еще занималась спортом сама. Ольга уже выполнила первый юношеский разряд в одиночном катании. Куда мне было до нее с моим третьим?

На следующей тренировке меня поставили в пару с Верой Морозовой, Олиной подругой и ровесницей, но чем-то мы как дуэт не приглянулись Широковой, и она переместила меня к Ольге. Мы сразу подошли друг другу, к тому же Ольга оказалась первой партнершей, которая была пусть чуть-чуть, но ниже меня.

Я прекрасно помню момент, когда Надежда Степановна подвела меня в углу катка к Ольге. Надо было проскользить по краю площадки, держа ее руку в своей руке, только и всего, а на меня столбняк напал. Первые уроки – как в тумане. Так с осени 1969 года я стал тренироваться уже вместе с Ольгой. Есть фотография: мы выступаем на чемпионате ВЦСПС, я проезжаю на одной ноге, Ольга тоже, а вторую она закладывает мне за спину – так была растянута.

То, что я, мальчик, занимаюсь танцами, меня не волновало. Я любил фигурное катание, и если меня уж никуда не брали, так хоть в танцах держали. Я рос тихим, положительным ребенком, совершенно не хулиганил. Меня как самого младшего в группе не очень терроризировали, что нередко делают «старослужащие», и не только в армии. На одном катке с нами тренировалась и Наташа. Я запомнил ее только потому, что эта огненно-рыжая девочка всегда была одета в синее платье.

В 1972 году мы оказались на сборе в Ростове-на-Дону вместе с фигуристами из Ленинграда. Ими командовал Игорь Борисович Москвин, а с ним приехал весь питерский цвет одиночного катания: Юра Овчинников, Игорь Бобрин, Наталья Стрелкова, Игорь Лисовский. Тренировки у танцоров начинались в десять, но я приходил пораньше (одиночники всегда ни свет ни заря катаются) и занимался с ними «школой». Интуитивно чувствовал (не думаю, что тогда работали мозги), что пробелы в начальной грамотности дадут о себе знать и в обязательных танцах. Я даже начал осваивать многооборотные прыжки.

Во время декретного отпуска Надежды Степановны нас тренировал ее муж Сергей Широков. В это время мы работали на одном льду с Лешей Голосовым, учеником Елены Владимировны Васильевой. Судьба его в спорте сложилась крайне неудачно. Леша – прыгучий парень, а связочный аппарат у него оказался от рождения непрочным. Леша получил четыре надрыва мениска, пережил четыре операции, и в конце концов у него нарушилась координация. Сила есть, выброс замечательный, полет высокий, а прыжки не идут, боится не так приземлиться на колено. Прыжки – особая тема в фигурном катании.

У меня во сне и выезды получались шикарные, приземлялся я мягко, с проездом. Иногда во сне и тройные прыгал. Но это во сне, а наяву имел аксель одинарный и почти научился прыгать флип. Это к четырнадцати-то годам. Но однажды в Саратове, прыгнув флип, я приземлился на прямые ноги… и сразу в голове промелькнула история с детской травмой. Я ездил с родителями на дачу и как-то на остановке, по-моему, в городе Покрове, побежал к колонке. Жарко, пить хочется. Колонку отчего-то водрузили на постамент, а сзади нее – частокол. Хватаюсь за ручку, она остается у меня в ладони, и я лечу прямо на колья. Свалился я удачно: колья разошлись, но какой-то диск в позвоночнике, наверное, чуть-чуть сместился. И когда я приземлился с прыжка на обе ноги, сразу схватило спину…

Спустя год мы попали с Ольгой в «Локомотив», где старшим тренером тогда работал Эдуард Георгиевич Плинер. Мы много тренировались, ездили все время на сборы и почему-то чаще всего бывали в Череповце. Своего искусственного катка у «Локомотива» не было (он появился только в середине восьмидесятых). Мы мотались по арендованным площадкам, чаще всего занятия проходили на «Кристалле» в Лужниках, поздно вечером, уже после хоккеистов и знаменитых школ Тарасовой и Чайковской. Нередко тренировки заканчивались после полуночи, а вставал я рано, мама школу пропускать не разрешала.

Мы с Ольгой много выступали. Тогда в программу входило двенадцать обязательных танцев, позже их стало всего шесть. Не оформилась еще у нас своя танцевальная школа, позже признанная в мире. Только-только Пахомова и Горшков завоевали первый высший титул. Получить хоть какую-то информацию о танцах казалось делом огромной сложности. У той же Пахомовой все переписывали музыку обязательных танцев, можно себе представить, как она звучала на двадцатой копии. Японские магнитофоны тоже можно было пересчитать по пальцам. У нас не сходила с рук книжка англичанки Джоан Кей «Ключ к спортивным танцам на льду», по ней все и изучали основные элементы: правая вперед, внутрь, на три счета. Со временем все перестали к ней обращаться, и лишь старейший арбитр Михаил Гуревич знал точно, в каком из шагов танцоры выдержали нужное количество тактов. Учась по книжке, мы запомнили на всю жизнь каждую из позиций. Если бы я стал тренером, я бы ввел именно эту систему обучения. Дети должны знать, какой шаг они выполняют, на какой счет они должны его делать и на каком ребре. Сейчас обязательные танцы дают десять процентов от всей оценки, может быть, их вообще отменят, но их знание – культура танца, и никуда от этого не денешься.

Партнерша мне досталась очень способная: шаг огромный, растянута. Тягаться с ней было трудно. На занятиях хореографией наш балетмейстер Галина Евгеньевна Кениг так меня мурыжила, так теребила, что я ей памятник должен поставить. Может, у меня и тогда был танцевальный шаг, но не хватало силы в мышцах. Ноги совершенно не развернуты, о «кораблике» (когда фигурист чертит большой круг, развернув стопы практически в одну линию) мне и не мечталось. «На старости лет», к исходу спортивной биографии (может, оттого, что мышц стало меньше?), я мог сделать «кораблик», но тогда ничего не выходило. Даже поднять ногу в «ласточке» не получалось. А Ольге однажды предложили идти в цирк работать, говорили – «каучук». Я и половины ее махов не вытягивал. А Галина Евгеньевна не только жестоко, но еще и с юмором рассуждала о моих способностях, впору было пойти и утопиться в проруби, если бы мы катались над замерзшим водоемом.