Я и моя семья живем в Холоне. Это небольшой город неподалеку от самого крупного города Страны – Тель-Авива. Тут надо сказать, что мы не замечаем никакой разницы между маленькими и большими городами: везде идут одни и те же кинокартины, в магазинах имеются все продукты. Если вы хотите побывать в тель-авивских театрах или посетить музеи и достопримечательности Иерусалима, к вашим услугам широкая сеть общественного транспорта; впрочем, наша семья недавно приобрела машину…”Мы передавали интервью с новоприбывшим Шмуэлем. Читал: Иекутиэль-бен Мордехай. Вы слушаете радиовещательную станцию Израиля из Иерусалима. Передаем краткую сводку последних известий».

«Хитачи» работал как Бог. У них передачи неплохо построены – надо будет организовать акцию: серию писем с просьбами. Попросить рассказать об израильской электронной промышленности, о музыкальной жизни… А то у них нет программы типа «Отвечаем на вопросы радиослушателей». Это важно – имеет смысл. «… наши силы открыли ответный огонь. Как сообщает представитель Армии обороны Израиля, на нашей стороне пострадавших нет».

17

Текут две речки – Ворскла и Мерла. Я в них рыбу ловил. Там, где речки те сходятся, становятся они похожими на Анечку: будь Анечка блондинкой с голубыми глазами и другим носом. Но они все равно похожи – плечами, пупком и нежными ногами.

Посольство Королевства Нидерландов – не шведское посольство. Придемте все! Всем надо попросить деньги на визу, нету денег. Они давились в окошечко за номерками на прием к послу или к его секретарю, что совершенно не важно: кто там из них дает деньги. Кончились моральные победы – они победили, и требуется перед окошком недвусмысленная физическая победа, бой, бой; в Израиле – говорят и пишут в письмах – всех немножко забирают в армию. За такое поведение в очереди не голландской, а в другой, давно бы убили, не доводя до отделения внутренних дел. Шнобель бы оторвали, ребра бы из ушей спиралями полезли бы! А в голландское посольство пускают только наших, сплошные шнобеля – оторвать некому. Длинные голландцы ван-дер-что-то лишь лыбятся, и секретарша посла – старший лейтенант Комитета государственной безопасности того государства, что так скоро мы покидаем, – имеет нас за государственно безопасных. Говорит: «Господа, господа, спокойнее. Господин посол примет всех: не сегодня, так завтра, не волнуйтесь, господа, привыкайте к демократии!» Знаем мы эти дела: кто войдет – тот получит, а кто поверит секретутке и привыкнет – тот не получит. Нужно купить пианино, кухонный комбайн из восточной зоны Германии, ковры, велосипеды по числу членов семьи, псевдоподержанный полированный гарнитур, простыни, простыни, транзисторный приемник «Океан», транзисторный приемник «ВЭФ-12», электробритву «Эра», кубинские сигары, ложки деревянные сувенирные, самовар большой и самовар маленький – сувенирный же, лодку надувную, польскую палатку, фотоаппарат «Зенит», водку для возможных таможенников и старых друзей.

Список не кончен, но Анечку уже пропустили в посольство: законный муж Славка получил законный отказ – ждите, когда поднакопятся демократы (так оно и будет). А пока надо отдать ван-дер-послу приблизительно тысячу метров рукописей на микропленке: возьмет, никуда не денется.

Две речки, Ворскла и Мерла, текут, стараясь походить на Анечку. Втекает Анечка неназойливо промеж кустистым и бурым одесским пузом и твердым боксером из Каунаса, натыкается на производство капроновых бытовых сеток из Кутаиси – и запутывается. Не речки, так рыбка. Скалит Анечка зубки на стоматолога из Львова – спекулянтские рожи, зачем они едут, это им не Советский Союз, в Стране всем работать надо, на жульничестве не выедешь, в партию не вступишь – не поможет. Им придется трудно, но это ничего, их дети станут настоящими евреями. И потому пускают их в Страну Веселых Солдат, Страну Одноглазых и Суровых Генералов, Страну Библейских Ковбоев и Бесплатных Апельсинов!

…Бедный Славка, не нервничай, ты, как еврей, – умный и сильный, Славка, солнышко, целую, нечего прощаться, скоро увидимся, иди домой. И о чем, господа, разговор, наше временное пребывание на несомненной чужбине несколько затянулось: ныне же, во исполнение пророчества, о котором рассказывал мне бен-Ханукия, мы уезжаем. И стоит ли прощания такая встреча? Это я не для нас с Анечкой спрашиваю, а для легкого замаха кулаком – после драки. Отвечаю: нет силы, что остановила бы нас! Пусть стоматологи, пусть капроновые сетки: все, все станет на уготованные нам свои места. Нечего вспоминать, кто был на какие речки похож, ибо через двое-трое суток стану я похож на все имеющиеся у моего государства речки. А если речек мало – выкопаем!

Как легко забывать, вот что значит – наносное, мне не присносущее: прав ты, бен-Ханукия, и я прав, и все мы правы. До сих пор были не правы, а теперь правы.

Таможенная проверка. Проверяйте, проверяйте, фоньки, ничего вашего не возьмем!

Анечке даже чемодан не открыли – знали, все передано голландскому посольству, а камешков – нет, металлов – нет… Октябрь наискосок сквозь стекло, Славка расхристанный – сквозь стекло. Об этом писывали – плохо, талантов нетути, но писывали, так что я писать не буду, я с тобой, Анечка, поеду, со второй попытки. Шмонайте меня еще раз, будьте настолько любезны, я еду вон с той молодой дамой в слезах. На повторный курс понимания, расставания и прощания. Решил более внимательно осмотреться в материале. Повторение – мать учения, фоньки! Анечка, я согласен: не с чем прощаться, сам испытал. В случае каких-либо осложнений – скажешь мне, я тебя обучу повторному прощанию… Острю я, острю, остроумно себя веду – не понадобятся Анечке мои уроки. Прощание, расставание: ах, как похоже на неверно понятого Мандельштама, я тебе его пришлю, когда он выйдет в «Библиотеке поэта» (большая серия).

…Слава, иди наконец домой, я постою, провожу – мне еще раз прокатиться нетрудно: я один теперь, бессемейный, сочту своим приятным долгом помочь. Миша Липский проконсультировал, а я – сопроводил. Не слушается меня язык: бен-Ханукия говаривал, что Моисей тоже был косноязычен, а из Египта народ вывел! Давай я буду косноязычным Моисеем, а ты, Анечка, будешь нашим народом, и я тебя выведу… Времени нет – в другой раз.

* * *

Над слиянием Ворсклы и Мерлы разошлись под самолетом облака, раздвинулись по всей глубине. Анечка посмотрела в иллюминатор и увидела самое себя, лежащей внизу.

18

Мы все утро, весь день пытались стреножить ее – а она не давалась, страшная школьница в темно-синем форменном сарафане на белую блузку.

Стоило броситься на нее в лобовую атаку, как она тотчас же притворно затихала, рассасывалась по переулкам, – лишь догорали, сипя и взлетая сажей, автомобильные покрышки. Тогда и мы отступались, доставали одинаковые белые пачки «Тайм», закуривали. Но наш перекур прекращался на пятой-шестой затяжке: школьница выпрыгивала из подворотни, визжала «Фаластын, Фа-ла-стын!» – и на третьем слоге этого запрещенного слова в нашу сторону летели камни, грозя моей оскаленной смуглой морде в черных очках, тонко оправленных в золотоподобный металл.