— Разойдись! — заорал он вновь и опять зашептал малышу что-то ласковое.

Товарищи военные были недовольны.

— Как это — разойдись?! — сдвинул брови капитан со шрамом. Он то и дело промакивал слезу в углу глаза мизинцем, а шрам его побагровел до цвета заката. — Наш трофей! — настаивал.

И другие поддержали капитана:

— Об стену!

— Об стену, об стену!

Кто-то спросил у старшины, что сказал мальчишка революционного, но Халилов лишь пожал плечами:

— Не знаю этого языка. Не похож на арабские.

— Товарищ подполковник, — грозно придвигался Сергей Палыч к Ласкину, — отдайте мальчика!

И тут грузный хирург неожиданно подскочил с корточек, да так ловко, будто теннисный мячик отскочил, и заговорил со всей злостью прямо в косорылое лицо капитана:

— Я тебе дам — ваш мальчик! Вы в какой армии служите?! Позорить Советскую армию убийством ребенка!!! Все партбилеты на стол положите! Ишь, об стену! Да я тут же рапорт! А тебе, Сергей Палыч, в следующий раз прямую кишку к роже пришью! Срать ртом станешь!

Военные, потрясенные переменой, произошедшей с обычно вялым хирургом Ласкиным, дали задний ход. Да и партбилеты ценили. Но самое главное — абсолютно все боялись, что случись с ними, не дай бог, в бою какое увечье, то из-за этого случая с пацаном не расстарается хирург на все сто. Не стоило того.

И зашептали:

— А чё, в самом деле…

— На хер нужен этот пацан!

— Чего стену марать…

Старшина Халилов вслух поблагодарил Всевышнего и первым пошел в столовую. За ним потянулись и остальные воины-интернационалисты.

И лишь капитан Сергей Палыч, плача одним глазом, был зол на подполковника. Они остались один на один, не считая Ислама, лежащего на руках хирурга, как младенец на груди у Богородицы.

— Ты чего, Диоген! — просипел капитан. — Край земли потерял?! Крылья, что ли, выросли!

— Тихо, — попросил подполковник шепотом. При этом он улыбался нежно, как святой на иконе. — Не шуми, Сережа! Я мальчика себе возьму.

— Как это — себе? — не понял капитан.

— А так… Усыновлю.

Косоротый капитан был уверен, что хирург стал жертвой солнечного удара. Или его тоже гюрза за пятку куснула.

— Кого ты усыновишь, Диоген?

— Ты знаешь, Сереженька, на каком языке мальчишечка со мною разговаривал?

— Гм… Не понял?

— Мальчик общался со мною на чистом иврите!

— Не знаю. Что это? — капитан был абсолютно обескуражен.

— На этом языке, мой дорогой друг, разговаривают только в одной стране мира.

— И в какой?

— В Израиле, товарищ капитан.

— Диоген, ты чего?

— А вот то! Это очень трудный язык! Я его десять лет зубрю, но так чисто, как он, говорить не могу! Понял?

— И? — не въезжал капитан.

— Не может он снайпером быть! Израиль — главный враг все арабов и мусульман мира! А значит, что?

— Что? — развел руками капитан. Из его раненого глаза текла огромная слеза, из которой пыталась испить назойливая муха с зеленым брюхом.

— А то, — пояснил подполковник. — Это невинное дитя — заложник! А мы чуть не убили заложника! Теперь понял?

— Пурга какая-то, — ответил капитан и ловко прибил муху, размазав ее содержимое по виску. — Можно подумать, мы с Израилем союзники!

— Серега, — попросил подполковник, — можешь отстать от меня! Просто не цепляйся! Я пацана себе возьму! Усыновлю! Ага?

Хирург развернулся и понес мальчишечку в свою палатку, нежно и сохранно, как дар Господний.

Сергей Палыч вдруг быстро все понял. Вспомнил мирное время. Сибирские пельмени и жену Диогена, женщину, полную всевозможных добродетелей, но пустую брюхом. Палыч живо припомнил и ее слезы украдкой, и попытку усыновления, и как Ласкиным отказали по причине военной службы, и т. д. и т. п.

Хороший друг, Сергей Палыч живо перевернул в своей душе все как надо, перенастроил все возможные грубости на тонкости и порадовался за друга, что тот на его глазах стал отцом. Или в скором времени станет. За это стоило выпить!