Ну, может статься, с час назад всего…

Брось! Перестань, Галина Николавна!

Ты не одна! Не забывай о главном:

Не забывай про сына своего!

Но он еще для жизни не разбужен,

А от него уже и отреклись…

«Теперь ты, видно, только мне и нужен,

Мой несмышленый маленький «сюрприз!»

Кто б ей на все вопросы мог ответить?

Кто мог бы самый мудрый дать совет?

Скажи: есть человек такой на свете?

— Да, есть! А впрочем, может быть, и нет.

К нему прийти б с любой бедой-кручиной,

К щеке припасть, заплакать наконец!

Но кто же этот человек, Галина?

— Кто? Николай Васильич — мой отец.

Вот он на фотографии альбомной,

В буденовке и с шашкой на ремне,

Плечистый, загорелый, запыленный,

Сидит на сером в яблоках коне.

А здесь он на субботнике копает

Для домны котлован на пустыре,

По пояс голый в гуле и жаре…

Устал, наверно, а глаза сияют.

А вот он с милой синеглазой Маней

Сидит у речки, робок и суров.

Она — в цветистом легком сарафане,

С большим букетом полевых цветов.

Тут ряд цехов, дымы до небосвода,

Кружатся листья, будто мотыльки…

И он, директор, во дворе завода

Осматривает новые станки.

А это школьный лагерь под Красковом.

Веселая, живая детвора,

А в центре папа в галстуке пунцовом

Сидит у пионерского костра.

Ей вспомнилось, как слушали ребята

Буденновского славного бойца

О сабельных атаках, и охватах,

И выходе из вражьего кольца.

Он с ними пел о красных эскадронах.

Потом фанфарный прозвенел сигнал,

И лучший звеньевой Аидрюша Громов

Ему на шею галстук повязал.

Мать — ласковая, добрая… И все же

Галина, неизвестно почему,

Бывало, с тем, чего понять не может,

Не к маме шла, а к строгому — к нему.

И что бы дочь порой ни натворила,

Все разберет по совести отец.

Нахмурит брови — значит, заслужила,

Похвалит — значит, вправду молодец!

Но как-то зимней сумрачной порою,

Когда в домах укладывались спать,

Случилось вдруг нелепое, такое,

Чего ни объяснить и ни понять…

* * *

По большому ледяному кругу

С каждою секундой все быстрей

Галя с Зиной — школьные подруги —

Мчались мимо лунных фонарей.

Толстенькая Зина отставала

И пищала где-то позади:

— Галка! Галка! Ты же обещала…

Так нечестно… Слышишь, подожди!

Ветер бил в лицо упруго, колко,

Грохотал оркестр издалека.

И большая огненная елка

Отражалась в зеркале катка.

А потом, держа коньки под мышкой,

Шли подруги весело домой.

Вдруг какой-то озорной парнишка

Их нагнав, шутливо крикнул: — Стой!

Обернулись. Громов! Вот так встреча!

— Вы куда, девчонки? Я в кино.

В «Арсе» — «Цирк», причем последний вечер!

И билетов, я звонил, полно!

Вы домой идете? Подождите!

До кино всего кварталов шесть.

Двинемся все вместе! Ну, хотите?

У меня и деньги, кстати, есть.

Зина понимающе вздохнула:

— Нет уж, извините, я пойду. —

И в толкучку с хохотом нырнула.

Подмигнув подруге на ходу.

Возвращались поздно. Падал снег,

Будто с елки, пышный и блестящий.

Галя вдруг сказала: — А ведь негр,

Ну, малыш тот, он ведь настоящий.

— Вот еще! — Андрей захохотал. —

Где в Москве достанешь негритенка?

Попросту гример замалевал

Самого обычного ребенка.

— Ну, а губы? Губы? Никогда

Губ таких у наших не бывает!

— Что там губы? Губы — ерунда!

Губы тоже клеем прилепляют.

Галя стала спорить: — Вот и нет! —

А потом подумала: «К чему?

Дома папа. Расскажу ему,

Он-то сыщет правильный ответ».

Все ж у дома робко повздыхала.

Папа скажет: «На дворе уж ночь.

Это где ж ты столько пропадала?