Калибан — чудище из пьесы, а не наша сбежавшая крыса — употребляет бранные слова. Такие… вполне крепкие. По сравнению с ними словечки, которые говорил, стоя на парте, мистер Вендлери, — детский лепет. Даже брат Дуга Свитека так не ругается, а уж он-то умеет. Иногда такое сказанёт — жёлтый школьный автобус покраснеет от стыда.

Я решил выучить все шекспировские проклятия. Хотя достоверно не знал, что они означают. Ну и пусть. Главное, произносить их поубедительнее. Смачно. Я принялся тренироваться у себя в комнате, мысленно адресуя ругательства сестре.

Вы небось думаете, что это не очень забористо. Но если произносить слова медленно и угрожающе, особенно волдырями,получается страшненько. А если ещё глаза сощурить, так по-настоящему страшно! Зато остальные проклятия, которые изрыгает Калибан, наоборот, надо говорить быстро и громко:

Или вот это:

А вот это ещё почище:

О чём тут речь, я толком не знаю, но если сказать последние три слова с нажимом, результат гарантирован.

Ну, убедились теперь, что миссис Бейкер этой пьесы не читала? Знай она, что тут такое непотребство, ни за что бы не дала мне книгу.

Я репетировал каждый день после ужина. Снимал рубашку — мне казалось, что так получится пострашнее, — вставал перед зеркалом в своей комнате и начинал с жаби гадов.Мне эта фразочка виделась самой забористой. К тому же на слове С-с-сикоракс-с-сыу меня аж слюна брызгала во все стороны. По-моему, впечатляюще!

Накануне второй среды ноября я говорил эту фразу без запинки, а на слове жабыбуквально квакал, да так, что кровь стыла в жилах. Вечером, во время репетиции, в дверь постучала мама.

— С тобой всё в порядке? — встревоженно спросила она.

— Да. А что?

— Мне послышалось, ты сам с собой разговариваешь.

— Я репетирую… выступление, — ответил я и, в сущности, даже не соврал.

— Ладно, репетируй. Не буду мешать, — сказала мама и ушла.

Я ещё немного поработал над «чумой», так как она годится на все случаи жизни.

Потом в дверь постучал отец. Наверно, в телевизоре случилась рекламная пауза.

— Холлинг, твой голос даже из подвала слышен, — сказал он. — Что, собственно, происходит?

— Шекспира разучиваю.

— На кой он тебе сдался?

— Для миссис Бейкер.

— Для миссис Бейкер? — Отец удивился.

— Угу.

— Тогда зубри дальше. — И отец ушёл обратно к телевизору.

Я снова обратился к жабам и прочей нечисти и репетировал, пока в дверь не постучала сестра.

— Холлинг!

— Что?

— Заткнись, а?

— Пусть тело волдырями вам ветер юго-западный покроет! — провозгласил я.

Сестра распахнула дверь.

— Что ты вякнул?

Пред лицом шестнадцатилетней сестры, которая того и гляди запулит в тебя чем-нибудь тяжёлым, Шекспир бессилен.

— Уже молчу, — поспешно сказал я.

— И не вздумай снова орать, — предупредила сестра. — Рубашку бы надел, что ли. Супермен выискался.

Она захлопнула дверь.

Я решил, что репетицию пора сворачивать.

Утром я отправился в школу намного раньше обычного: там ведь тоже можно порепетировать, пока одноклассники не подтянутся. На третьем этаже, посреди широкого коридора перед нашим классом, я застал такую картину: мистер Вендлери одной рукой придерживал стремянку, а другой подавал стоявшему на ней мистеру Гвареччи мышеловки, вернее крысоловки с пружинами. Я видел только ноги директора, поскольку он вынул одну потолочную плиту и влез в отверстие почти до пояса.

— Давайте последнюю, — скомандовал он завхозу. — Так, хорошо. А теперь сыр.

Мистер Вендлери пошарил в боковом кармане комбинезона и, достав целлофановый пакет с кубиками сыра, протянул вверх. Рука директора опустилась и, забрав пакет, снова скрылась.

— Отодвигаем пружинку, — озвучивал свои действия директор, — кладём кусочек сыра…

И тут раздался щелчок. А потом с неба пала не божья роса, не манна небесная, а — мистер Гвареччи.

— О-о-о! — произнёс он.