Или я просто часть Джоны? Я имею в виду, мозга Джоны.

А все из-за Индии, из-за того, что она сказала, будто Джонз и я срослись друг с другом. Наверное, именно так нисходит озарение — кажется, так называется, когда люди вдруг что-то понимают, — а потом появляется подтверждение тому, что это озарение соответствует действительности. Вот, например, жене вдруг приходит в голову: «Боже! Он мне изменяет!» А потом она начинает находить какие-то квитанции за цветы, которых она в глаза никогда не видела, и за номера в гостинице в квартале от дома... Индия говорит: «Вы что, срослись друг с другом?» — и я смеюсь, но когда вижу репортаж о сиамских близнецах, то начинаю задумываться, не общий ли у нас с Джонзом мозг. Бывают у меня собственные мысли? Могу я, скажем, самостоятельно пошевелить мизинцем или надо, чтобы сперва Джонз подумал об этом? Могу ли я пойти? И так далее.

Ну в общем, вы понимаете, о чем я.

Поэтому, когда Джонз спрашивает, не нужно ли доставить меня домой, я не могу без содрогания коснуться его, потому что боюсь, что тогда мы окончательно сольемся и я уже не в состоянии буду даже дышать самостоятельно. Печально, когда оказываешься в таком положении в двадцать восемь лет, прожив одиннадцать лет вдали от дома. А у тебя уже степень магистра искусств, полученная за писательское творчество, и ты убиваешь себя, строча просьбы о грантах для заштатного музея... И отношения с мужчинами ни к чему не приводят, потому что у всех мужиков мозги загустели.

Так вот, во всей этой каше мне надо изображать мудрую женщину перед своей младшей сестрой и каким-то парнем по имени Дилен. Ну может, не мудрую женщину, а помесь приветливой хозяйки с психотерапевтом... А может быть, — черт, опять эта мысль! — милую мамочку.

— Эй! — говорит Джонз, водя рукой у меня перед носом.

— Надень перчатки, — наставительно заявляю ему я, репетируя роль мамочки.

Он щиплет меня за нос, сводя на нет всю мою родительскую солидность.

— Ладно тебе, — говорит он, шаря в карманах в поисках перчаток. — Мамочка из тебя никакая.

— Да знаю я.

Роль мамочки — это одна из тех вещей, от которых у меня с души воротит. И цветы в волосы вдевать я не умею, а еще я не... Но об этом надо рассказывать отдельно.

Как-то я пошла гулять с Неряхой Джефом Скалетти. Он каждое утро сидел на покрытом красным ковром помосте у входа в столовую, чтобы просто сказать мне: «Привет, Уичита». Он был одиноким изгоем, и мне было его жалко.

Джеф не мылся. Как и все мы, он ходил на занятия по физкультуре, но никогда не принимал душ после того, как обливался потом на этих занятиях. Его подмышки были предметом шуточек всей школы. А в ушах Джефа было столько серы, что это бросалось в глаза, так что следовало быть осторожной и не смотреть на него сбоку.

Неряха Джеф... Мне было его жалко. Ни с кем нельзя вести себя так, как будто он кусок дерьма. Ни с кем! Тем более если он пока не сделал ничего такого, чтобы считать его куском дерьма... Жизнь и так лепит на человека много всякой грязи. Но почему-то всяким гадам всегда хочется добавить.

Я сказала, что пойду с ним на танцы старшеклассников. Я была в восьмом, поэтому с его стороны не было таким уж подвигом пригласить меня. Может быть, он просто решил, что я не смогу сказать «нет». А может быть, я была единственной, кто каждое утро в ответ на его приветствие тоже говорил «Привет!»...

Мама была довольна, что ее девочку пригласили на свидание. Малышка Джина вопила где-то в задней комнате, пока мама пыталась вплести мне в волосы цветы (это никак не получалось). Волосы у меня — просто русый шелк. Я не хвалюсь. Боюсь, это единственный приличный способ выразить ту мысль, что волосы у меня были — и есть — такие тонкие, что в них ничего не держится. Цветы все время повисали головками вниз и потом выпадали из прически.

— Не вертись, — приказала мне мама, когда Джина на минутку замолчала, чтобы набрать в легкие воздух, и она могла не сомневаться, что я наверняка ее услышу.

— Идиотские цветы, — ответила я, уклоняясь от ее рук.

Мама схватила мои волосы в кулак и потянула назад.

— Ты будешь красивой, даже если я тут трупом лягу. Твоему мальчику понравится.

Вся кожа у меня на голове болела.

— Они же не будут держаться, — сказала я. — Брось ты это.

Джина опять принялась кричать.

Мама воздела руки к небу.

— Замечательно. Давай продолжай в том же духе. Пусть все старшие девочки издеваются над тобой. Ты, наверное, этого хочешь?

Я выбежала из комнаты.

Уж и поиздевались надо мной «старшие девочки»! Но не потому, что в волосах у меня не было цветов.

Джеф принял ванну.

Любопытно, что мытье может послужить поводом для безудержного веселья, но в данном случае чистота тела была чем-то почти анекдотическим. Как Бог.

— Эй, Джеф, — сказала одна девочка, — здорово ты почистился. — Тут она и ее подружки хихикнули, изображая красоток-недотрог, как принято на таких сборищах.

Джеф лишь посмотрел на нее. Озадаченно. Как охотничья собака, которая не понимает, почему охотник хочет, чтобы она убила этого милого пушистого енота.