Между тем Констанс Лагранж была дома. Она спала, полулежа в надувном кресле у себя в гостиной. Бутылка виски, которую она выпила ночью, еще не отпустила ее из состояния тяжелой дремы, отгородив от всего остального мира.

Три месяца назад, в день своего тридцатисемилетия, Констанс узнала три новости: две хороших и одну плохую.

Когда она пришла на работу утром 25 июля, ее начальник, полковник Сорбье, сообщил, что ей присвоено звание капитана полиции в престижной национальной бригаде по розыску беглых преступников.

В полдень ей позвонили из банка и сообщили, что ее просьба о кредите удовлетворена, а это означало: Констанс сможет осуществить свою мечту и купить домик на улице Музайя, которую обожала.

Констанс сказала себе: этот день — счастливый. Однако в конце рабочего дня позвонил врач, у которого она недавно проходила обследование, и сообщил результаты: у нее обнаружена опухоль мозга. Саркома, 4-я стадия. Худший из видов рака. Агрессивный, инвазивный, неоперабельный. Жить ей осталось четыре месяца.

Телефон, стоящий на полу, зазвонил снова.

На этот раз звонку удалось пробиться сквозь дурную пелену сна, сплетенную из страшных раковых клеток. Констанс открыла глаза и вытерла капли пота, выступившие на лбу. Несколько минут она приходила в себя, справляясь с тошнотой, и ждала нового звонка, чтобы протянуть руку и взять трубку. Телефон зазвонил. Она посмотрела, какой номер высветился на экране. Звонил Сорбье, ее бывший начальник. Она взяла трубку, но дала возможность заговорить ему.

— О чем вы думаете, Лагранж? — обрушился на нее гневный голос. — Вот уже полчаса, как я вам звоню, и все без толку!

— Напоминаю вам, патрон, что я подала заявление об увольнении, — проговорила Констанс, протирая глаза.

— Что у вас происходит? Вы надрались? От вас разит виски на километр!

— Не говорите чушь. Мы говорим по телефону.

— И что?! Вы пьянее поляка, и я чувствую, как от вас разит!

— Тем лучше. Так чего вы от меня хотите? — осведомилась она, с трудом поднимаясь на ноги.

— У нас операция! Международная! Поручение нью-йоркской полиции! Должны без промедления накрыть двух америкосов. Мужика и его бывшую жену. Дело тяжелое: наркотики, двойное убийство, потом бегство…

— А почему этим не занимается уголовная полиция Парижа?

— Понятия не имею и знать не хочу! Зато я знаю другое: горбатиться предстоит нам. Ясно?

Констанс покачала головой.

— Вы хотели сказать, вам. Я больше не состою на службе.

— Все! Довольно болтать, Лагранж! — занервничал начальник. — Вашими отставками вы меня достали! У вас проблемы на личной почве? Ладно! Я оставил вас покое на целых две недели! А теперь пошли к черту все ваши глупости!

Констанс вздохнула. На какую-то долю секунды собралась все ему выложить: про рак, который жрет ее мозг, про то, что ей осталось жить всего ничего и она с ума сходит от страха. Она боится смерти! Но не стала. Сорбье — ее шеф, учитель, последний из великих следователей старой школы, один из тех, перед кем благоговеют. Она не хотела, чтобы он разжалобился, почувствовал себя не в своей тарелке. Нет, ей совсем не хотелось плакаться ему в жилетку…

— Пошлите кого-нибудь еще. Например, лейтенанта Босари.

— И речи быть не может! Вы прекрасно знаете, как он относится к америкосам! Я не хочу проблем с посольством. В общем, так, вы разыскиваете эту парочку и к завтрашнему дню доставляете ее ко мне!

— Я сказала вам, что больше не работаю.

Сорбье как будто не услышал ее.

— Я передал папку с делом Босари, но контролировать операцию должны вы. Копию дела посылаю вам на мобильный.

— Идите вы ко всем чертям! — заорала Констанс и бросила трубку.

С трудом она дотащилась до ванной, и ее вырвало в раковину горькой желтой желчью. Сколько времени она уже не ела? Больше суток, это точно. Вчера вечером она заливала свой страх виски, старалась напиться как можно быстрее, с первых стаканов. «Экспресс-пьянка», которая отправила ее в страну снов часов на десять.

Гостиную заливал послеполуденный осенний свет. Констанс переселилась в этот дом три недели назад, но так и не удосужилась распаковать вещи. Коробки, заклеенные скотчем, там и сям громоздились в пустых комнатах.

«Теперь-то зачем?»

В одном из настенных шкафов она нашла начатую пачку печенья. Забрала ее с собой, уселась на табурет перед мини-баром на кухне и попыталась разжевать квадратик.

«Как убить время в ожидании, когда оно убьет тебя?»

Кто это сказал? Сартр? Де Бовуар? Арагон? Память стала ее подводить. Собственно, память была не последней причиной, почему она обратилась к врачу. Были, конечно, и другие симптомы — тошнота, рвота, головная боль. Но у кого этого не бывает? Образ жизни у нее был нездоровый, и она по таким поводам не волновалась. Но со временем с ней стали случаться выпадения памяти, память время от времени подводила ее, в конце концов это стало сказываться на работе. Вдобавок она сделалась раздражительной, потеряла контроль над эмоциями. А когда начала кружиться голова, решила наконец обратиться к специалисту.