Светямур словно потерял рассудок.

— Спит, спит, как короф! — кричал он. — Ночью надо спит!

Со сжатыми кулаками хотел на нее броситься, но, подумав, быстро и привычно сорвал с брюк ремень и ударил раз, два, еще… Первые два удара были еще терпимы, но в третий раз пряжка больно рванула по плечу. Лиена громко вскрикнула, выронила ложку из рук, стояла окаменев, еще не понимая, что случилось, не в силах поверить, что это правда. За дверями что-то стукнуло, казалось, кто-то хочет войти. Светямур отошел в глубь комнаты и, застегивая ремень, неразборчиво забормотал по-немецки.

За завтраком и за обедом он сердито посматривал на Лиену своими желтыми глазами, рывками откусывая хлеб, будто до зубов наполнился ненавистью и досадой. Теперь путь проложен, ремень пущен в ход, и этот первый урок, конечно, не останется последним. Лиена весь день провела как в бреду. Болит ли голова, плечо ли — она уже не сознавала, до того все смешалось, перепуталось. И прежде ощущала себя в Кепинях, как в яме, полной грязи, а теперь опустилась на самое дно, по горло, с головой — рот уже заливало, залепляло глаза и уши.

Во всей Дивае одни только портной Адынь осмеливался бить свою жену, когда в субботу, вернувшись вечером после недельной работы, обнаруживал, что она за это время съела лишних полкаравая хлеба пли в своей неисправимой расточительности вымыла котелок, на стенках которого, конечно, оставался жир. И во всей волости не было второго, столь презираемого человека, как этот портной Адынь, — женщины, проходя мимо, с трудом сдерживались, чтобы не плюнуть ему в глаза, мужчины отворачивались от этой скотины.

Адыниете сорок пять лет, но она выглядит старше своих лет, высохла, как скелет, похожа на нищенку из богадельни. С головой у нее неладно; говорили, что с каждым годом все больше теряет рассудок.

Лиена сидела, сложив руки на коленях, уставясь в стенку. Смотрела — ничего не видела, из головы не шла Адыниете. Такая же судьба ожидает и ее… Но Адыниете уже сорок пять лет, — доживет ли она, Лиена, до такого возраста? Посмотрела кругом, как бы ища спасения, отыскивая выход из этой звериной клетки.

Под вечер, когда Лиена по грязному двору пробиралась из хлева домой, во двор вбежал какой-то проезжий, судя по выговору, юнкурец. Он страшно ругался и шумел. Не она ли будет та красивая, молодая жена Светямура, которая должна носить обноски после покойницы и кормиться тушеным льняным семенем, приготовленным для поросенка? Не далеко ушла от поросенка, если связала жизнь с таким чудовищем, с дикарем, с этим колонистом — вшивым боровом. Зачем колонист купил ее за тысячу рублей, если она не может держать в руках двух его сыновей — этих головорезов? Зачем не держит на цепи этих прусских псов, которые не дают спокойно проехать мимо? Перегородили дорогу толстой жердью, и когда лошадь перешагнула, оказалось, что за жердью вырыта яма. Молодая кобыла чуть-чуть не сломала ногу, разбила морду, порвала чересседельник. Прусские нищие! Хватит ли у них денег заплатить за его молодую кобылу? Весной на Рембатской ярмарке за нее восемьдесят рублей давали. Разбойничья банда поселилась в Кепинях! В газету прописать надо! Так он дела не оставит! Он не кто-нибудь, а сын землевладельца, свою усадьбу имеет, младший брат кончил уездное училище, работает писарем в казначействе, восемнадцать рублей в месяц получает, для него говорить по-русски все равно что по-латышски. До Петербурга дойдет! В тюрьму ее посадит вместе с этими жуликами! Десять лет, это самое меньшее…

Впервые Лиена слышала такие страшные угрозы. Как обухом по голове ударило; стояла без слов, словно онемела. Ушат выпал из рук, даже плакать не могла, до того перепугалась.

С трудом доплелась до комнаты, как в тумане заметила, что мальчишки отскочили от шкафа и, зажав в руках большие ломти хлеба, кинулись бежать, выкрикивая Luder. Она и раньше знала, что Мориц и Курт сделали из гвоздя отмычку и таскают хлеб и сахар из шкафа. Но что тут поделаешь? Вчера вечером комната была завалена лошадиным пометом, хорошо еще что вовремя заметила, до прихода Светямура с работы. Сегодня утром пропали ее деревянные башмаки, она долго их искала, пока не нашла посреди двора в луже.

Утром она горько и долго плакала, а теперь уже не могла. Словно в забытьи сварила кашу, поставила на стол миску, а сама опустилась у окна на скамейку.

Десять лет тюрьмы… Это так же страшно, как день Страшного суда, этого она не могла постигнуть. В ушах звенело непрестанно и все сильнее. Куплена за тысячу рублей… Ведь это почти правда. Но самое ужасное, что юнкурец знает об этом — люди знают и говорят. Люди! Боясь людских пересудов, она не отказала этому извергу, вшивому борову. А теперь попала в разъяренный муравейник… теперь ее облепили со всех сторон и жалят… Красивая… Вчера достала со дна сундучка круглое зеркальце и посмотрела… Голова косматая, лицо длинное, исхудалое, глаза темные, запавшие… Ах, почему она раньше не изуродовала лица, не лишила себя проклятой красоты? Из-за этой красоты ей никто никогда и нигде не давал покоя. Из-за этой красоты загнали ее в эту грязную яму, в звериную клетку. Чем плоха жизнь некрасивой Либы Лейкарт? Разве она в Лиелспуре не воспитывает двух сироток? Обе девочки чистенькие, хорошо одеты. Сипол, выходя из церкви с тросточкой в руке, семенит за Либой, старается во всем угодить ей.

Лиена простонала от боли, зависти и отчаяния. Прикрыла глаза пальцами, но сейчас же опустила руки — входил Светямур.

По стуку его деревянных башмаков было ясно, что сегодня он особенно не в духе. Должно быть, слышал за ригой, как кричал во дворе юнкурец. Хлопнул дверью так, будто хотел сорвать ее с петель. Вращая белками, тяжело дыша, бросил перчатки посреди комнаты и начал снимать фартук. Медлил, ожидая, не поспешит ли на помощь Лиена, не положит ли фартук на место, как полагалось. Но, не дождавшись, размахнулся и, рявкнув, швырнул мокрый, провонявший кожаный лоскут под ноги, точно желая пробить насквозь глиняный пол. Тяжело ступая, подошел к шкафу. Достал каравай и поднес к столу. Башмаки стучали все тише, пока совсем не остановились. Вдруг вытянул шею и, задыхаясь от гнева, едва выдавил: