Своеобразным подведением итогов в художественном самосознании латышского народа стали «Тихая книга» (1909) и «Те, кто не забывает» (1911) Яна Райниса — вершины национальной революционной поэзии и цикл романов о Робежниеках (1908–1933) Андрея Упита — скрупулезная летопись эпохи, анализ подлинных событий через раскрытие сложнейших и противоречивых человеческих характеров и судеб.

Для Андрея Упита это была не столько главная книга его жизни, сколько открытие своей темы, сквозной темы творчества, которая привела его в конечном счете к дилогии «Земля зеленая» (1945) и «Просвет в тучах» (1951), каждая из книг которой имеет самостоятельное значение.

Первый роман цикла «Робежниеки» назывался «Новые истоки» (1908); впрочем, о том, что этому произведению суждено открыть собой огромную эпопею, писатель не только не знал, но и не мог догадываться. Даже сквозь «магический кристалл» невозможно было разглядеть «свободную даль» многотомного прозаического полотна.

Время действия романа относится к девяностым годам прошлого века. Для Андрея Упита — это уже была история, история его юности, и поэтому личная память послужила лишь толчком к познанию сложных общественно-экономических процессов. Вообще в творчестве латышского писателя муза Клио, которую обычно изображали со складной дощечкой для писания в руках, выступала всегда как верная дочь богини памяти Мнемозины, что, кстати, и соответствовало гениальной прозорливости древних греков, в мифологической, необыкновенно образной форме отобразивших родственную близость истории, изящной словесности и человеческой памяти.

Для Андрея Упита само понятие истории связано прежде всего с его личным опытом, который лишь иногда на протяжении всей его многодесятилетней творческой деятельности уводил его в даль времен.

Роман «Новые истоки» обращен в прошлое лишь настолько, насколько писателю необходимо объяснение нынешнего, «истоков» того «нового», что привело к революционному взрыву масс в 1905 году, взрыву осмысленному, а не вызванному «стихией безумства», как думал один из теоретиков легального марксизма Петр Струве. Поэтому на всем произведении лежит отсвет революционных событий, прошедших перед глазами писателя и отразившихся опосредствованно, когда мысль автора подводила итоги прошлому, воскрешая «тени былого» (так, кстати, был назван пролог к «Робежниекам», написанный в 1934 году).

В предисловии к циклу романов о Робежниеках, изданному в 1948 году, сам писатель, уже зная, куда привела его героев «даль свободного романа», писал: «Растущий капитализм уничтожил последние остатки патриархального хозяйства в деревне. В промышленные города уходили батраки и пролетаризированная молодежь, сыновья мелких крестьян. И вот я попытался все эти экономические преобразования, социальное расслоение и связанную с ними ломку старых традиций в психологии людей изобразить в концентрированном виде в трагедии одной семьи».

Таким образом, через частную трагедию одной семьи Андрей Упит попытался вскрыть сложный процесс «раскрестьянивания» крестьян, который в конечном счете и определял жизненные пути и судьбы героев.

Естественно, что идейно-тематическим центром повествования, как бы истоком всех истоков должна была стать фигура главы семьи, старого Робежниека, испольщика и арендатора, который должен был бы олицетворять собой незыблемость и непоколебимость патриархальных устоев.

Казалось бы, что может произойти в доме старого арендатора — он чтит бога и барона, самодурствует в семье, унижает жену и доводит до могилы дочь. И все это во имя осуществления своей мечты о собственном хуторе. Но этой заветной мечте старого Робежниека не суждено сбыться — его семья взрывается изнутри: старший сын, Мартынь, не только вышел из-под влияния отца, но и открыто конфликтует с ним. «Твоя мудрость, — говорит он, — нелепость, твоя правда — ложь, твоя честь — бесчестие, твой долг — подлость и преступление. В горе и несчастье превращается все, к чему ты прикасаешься».

В этой гневной тираде молодого Мартыня есть очень знаменательная мысль, определяющая по существу весь идейный смысл романа — старые устои и связанные с ними мораль и уклад исторически обречены, ибо способны лишь разрушать, а не созидать новое. И Мартынь, окончательно оторвавшись от «своего уголка» земли, уходит в город и, примкнув к рабочему коллективу, становится профессиональным революционером.

Таков один путь, подсказанный писателю объективной реальностью. Но есть и другой. В самой трагедийной ситуации распада патриархальной семьи заложена трагедия слабой личности, ибо соблазн «воли» чреват возможностью оказаться «в шелковой паутине» (таково название второго романа цикла, написанного в 1912 году). Любопытно, что в самом названии романа уже заложен мотив соблазна — это не просто паутина, а «шелковая», привлекательная внешне и смертельная для жертвы.

Именно в такой «красивой» западне оказывается младший сын Робежниека — Ян. Он, так же как и старший брат, уходит в город, но, выросший на руинах семьи, являет собой яркий пример жертвы деспотизма, а следовательно, он и потенциальный деспот (при благоприятно сложившихся условиях). Устроившись домашним учителем в богатом доме, Ян стремится быть во всем подобным своим хозяевам и, как естественное следствие, оказывается за порогом. Примкнув к революционному движению, он становится типичным попутчиком, для которого единственным выходом остается возвращение в лагерь своих бывших покровителей.

«… В „Шелковой паутине“ изображается идейный антагонизм рабочего и интеллигентского слоев молодого поколения, психологическое и социальное шатание последнего между буржуазией и рабочим классом», — писал позднее Андрей Упит.

Вторая часть «Робежниеков» была закономерным этапом в изображении того сложного исторического процесса, который предшествовал и был затем непосредственно связан с Первой русской буржуазной революцией. Три человеческие судьбы — вчерашний день истории — старый Робежниек, стоящий у «новых истоков» Мартынь и мечущийся эгоист Ян, запутавшийся «в шелковой паутине», — отображали «в общей картине социальные и идеологические сдвиги в молодом поколении латышского крестьянства на грани двух эпох — перед революцией девятьсот пятого года» (А. Упит).