И двинули они вместе в Париж, и купили моднячую кожаную курточку фасона «Ален Делон», и несколько пар туфель, обязательно мягоньких и невесомых, и кучу рубашек, даже брючные пояса не были забыты. Но главное, настояла Мила на покупке дорогих фирменных джинсов, к которым писатель сразу же проникся тёплым чувством.

– Бросил пить и приоделся! – довольно посмеивался он.

Теперь он носил лишь джинсы, все последние десять лет жизни. Благоговейно внимая советам Милы, часто, по моде, менял модели. Чем, кстати, слегка раздражал всегда элегантного Максимова.

– Почему это Платоныч всё время в джинсах? Это как-то несолидно, скажите ему, Виктор!

Я хмыкал неопределённо, мол, упрямец, что поделаешь, никого он не слушает…

Чувствуя, что под натиском Милы его гардеробным принципам приходит конец, писатель беззаветно вцепился в последний символ своей мужской независимости – носовой платок. Сейчас носовыми платками, продолжала осаду Мила, пользуются только ветераны гражданской войны в Испании, всякие старикашки, а вам пора переходить на бумажные, они такие гигиеничные.

– Ни за что! – гордо вскрикивал В.П. и назло снохе рассовывал платки по всем карманам.Он сам их стирал, гладил и складывал стопочкой у себя в головах, на нижней полке ночного столика. Мила отступила, посрамлённая…

Променады по Парижу

Стараюсь пореже цитировать Некрасова, но сейчас приведу-таки обширную цитату:

...

«Свобода! Господи, как только не обыгрывается это понятие. Свобода умирать под мостом, свобода издеваться над неграми…

И всё же только здесь, на Западе, я понял, что это значит…

Я не озираюсь! Не говорю шёпотом, не закрываю все двери и окна, не открываю крана на кухне или в ванной, не кладу подушки на телефон, не говорю “тс-с-с!” и не указываю пальцем на потолок…

И писать могу, что хочу…

Стоит, стоит, тысячи месс стоит Париж, в котором я сейчас живу.

И одна из них – свобода умереть под мостом.

Что может быть лучше – придёшь вечерком, ночью к Сене, спустишься по лесенке у Тюильри на набережную, пройдёшь под аркой моста Pont-Royal, сядешь себе на лавочку у старого, со свисающими до самой воды ветвями вяза (люблю я этот вяз) и закуришь. За твоей спиной Лувр, у ног тихо плещется Сена, и одно только окошко светится ещё на том берегу.

Сидишь и куришь. И думаешь. И сердце вдруг останавливается… Всё… Чем плохо?»

Ничем! Всем хорошо…

Вяз, Сена, Лувр. По-мужски в меру романтично. Я тоже пожелал бы Виктору Платоновичу такую смерть, спокойную, без сюрприза, без обиды. Когда-то мы с ним дурачились, придумывали, кто как хотел бы умереть.

Вика сказал:

– Вовремя! Я бы хотел вовремя…

Этого ему не было даровано, умереть вовремя. Мог бы вполне и ещё пожить, уж пяток лет свободно.

Да что там говорить…»

Префект Парижа в середине XIX века барон Жорж-Эжен Осман потрудился на славу, прежде чем войти в историю.

Прорубив по приказу Наполеона III широкие артерии – улицы и бульвары, дающие доступ к вокзалам, мостам, театрам. А обустроив несколько громадных, узловых площадей, он во многом изменил урбанистическую архитектуру столицы мира.

Всесокрушающий барон в корне преобразил городской пейзаж, не постояв перед излишне жестоким разрушением старого города. Парижские улицы были застроены тысячами великолепных, светлых и монументальных зданий из тесаного и штучного камня, знаменитого парижского песчаника. Считалось приличным до середины прошлого века аккуратно высекать на фасадах фамилию архитектора и год строительства.

Наше с В.П. развлечение было бесхитростным – вышагивать по парижским улицам и на глазок издалека угадывать дату сооружения здания, судя по архитектурным деталям, меняющимся со временем. Чья дата была ближе к указанной над подъездом, тот и выигрывал.

Мне обычно везло, и я угадывал не реже Некрасова, что давало мне повод для некоторого тщеславия…

Некрасов редко ходил просто так, без толку по Парижу. Для выхода в город всегда имелась причина.

Продолжительные прогулки следовало начинать с покупки какого-нибудь альбома о Париже, обычно роскошного. Который тщательно рассматривался и лишь потом выбирались достойные посещения места и памятники.