Вика прошёл в кассу, и через неделю «Хельга» стояла у нас в большой комнате, проливая бальзам на душу и веселя глаз. А потом все к ней привыкли, а некоторые из новых в доме людей с завистью спрашивали, где купили. Тогда непременно рассказывалась её история.

Всех вновь приходящих к нам на улице Лабрюйер я дотошно и назойливо фотографировал. Трудно поверить, но второй нашей крупной покупкой в Париже был фотоувеличитель, за который Некрасовым были заплачены большие деньги. Но всё увенчивалось провалом – то плёнка не подходила, то бумага, то освещение, то выдержка не соответствовала. Бледные, как спирохеты, снимки соперничали с тёмными, подобно сибирским сумеркам, отпечатками. Сейчас-то я понимаю основную причину неудач – фотограф был никудышный.

Лишь через пару месяцев стало понятно, что цветные, отпечатанные в лаборатории за ближайшим углом снимки не шли ни в какое сравнение с моими кустарными чёрно-белыми фотографиями…

Ну а первой серьёзной покупкой был письменный стол для Вадика.

Мы тогда ещё льстили себя надеждой, что сын наш с энтузиазмом засядет за учебники. Поэтому, получив первое денежное пособие, мы зашли, опять же по невежеству, в шикарный и дорогущий универсальный магазин, в получасе ходьбы от дома.

Продавец спросил наш адрес, чтобы доставить туда покупку. Никто из нас троих не понял, зачем ему адрес и с какой стати он хочет оставить у себя уже купленный стол.

Я решительно отстранил что-то лопочущего продавца, дав ему знаками понять, что нас на мякине не провёдешь, мы стреляные, мол, воробьи и такие номера с нами не проходят.

Взвалив стол на плечи и сгибаясь, как Иисус из Назарета под тяжестью креста, понёс его на себе домой. Обмякший от удивления продавец мямлил что-то нам вслед.

Два километра я тащил на горбу страшно тяжёлую и неудобную мебель. Мила заботливо семенила впереди, Вика сзади пытался что-то поддержать и помогал советами. Случай этот стал семейной легендой, и сейчас все думают, что это шутка и надо смеяться. А Мила, когда хочет подчеркнуть мою бестолковость, язвит, мол, помнишь, как ты стол на себе из магазина припёр?

Так вот, о фотографии.

Все были огорчены фотографическим фиаско и во всём винили плохое качество бумаги. Хотя В.П. уже тогда насмехался над фотографом, пока ему не надоело. Пришлось довольствоваться Викиным аппаратиком.

С фотоаппаратом Некрасова было какое-то злополучие!

Первая, убогая компактная модель, приводившая его в восторг своей простотой, имела обидный недостаток – снимки получались в разной степени нерезкими. Это был маленький, шпионский, как говорили, аппаратик, который тогда только поступил в продажу. Потом был куплен аппарат подороже, «Минолта», тоже ничего делать не надо, кадрируй и щёлкай! Сколько было испорчено редких и неповторимых кадров!

Горе усугублялось ещё и тем, что фотограф безуспешно стремился к естественности и презирал позирование. Хотя, признаюсь, были у моего дорогого отчима и хорошие снимки, вопреки незамысловатой фототехнике.

По этим причинам первые парижские месяцы были отражены для потомства довольно мутно и паршиво. Да к тому же я, экономя, снимал очень редко, памятуя, что каждый кадр в фотолаборатории стоит франк.

Глупец, даже Некрасова я фотографировал мало, только лет через пять чуть разошёлся.

Когда Вика был в настроении, он с удовольствием фотографировался и послушно позировал. Обожал шутливые или дурашливые фото – в масках, касках, колпаках, шляпах.

– Наденьте вот это, Виктор Платонович! – И В.П. охотно напяливал на себя какой-нибудь петушиный наряд или мундир, тогу или зловещий плащ с капюшоном.

На многих общих фотографиях мы с В.П. получались глупыми и надутыми, с какими-то фельдфебельскими физиономиями. Многие думали, что это от природы. Мы же просто иронизировали, принимая глуповатый или заносчивый вид, но на фото ирония исчезала, и на наших лицах оставалась только безыскусная глупость…

Сам Некрасов в покупках, по местным понятиям, довольствовался малым. Снобизм его не терзал, комплексом неполноценности он отмечен не был, павлиний хвост самоутверждения тоже не прельщал. Ему и в голову не приходило покупать дорогую посуду, модные картины, престижные вещи с фирменными марками. А уж на одежду он, извините, от души плевал – была бы удобна и легка. И куплена ли она на рыночном развале или на авеню Монтень – его абсолютно не трогало. Так что первые годы одевался Некрасов в затрапезное, привезённое ещё из Киева барахлишко. Но мнения о себе он был благоприятного, считал, что одевается по-современному, с парижским, можно сказать, шиком. Все вежливо поддакивали ему, да из его окружения мало кто обращал на это внимание. С шиком так с шиком…

Голого короля разоблачила Мила.

– Что это за ужасная на вас куртка! А туфли-то напялили, прости господи! – поразилась она однажды.

– Ты что, рехнулась! – всполошился Вика. – Все говорят, что куртка – класс!

Но Мила настаивала, убеждала, дескать, вы всё время на людях, надо одеваться по-человечески. Хватит, заявила, лавсановых и шерстяных брюк, сплошное посмешище, как киевский пенсионер республиканского значения…

После назойливой обработки и промывания мозгов, действуя и тишайшей сапой, и затевая лёгкие скандальчики, Мила наконец уговорила В.П. пойти с ней по магазинам и по-людски одеться.