Вот какой разговор у меня как-то раз с ними произошёл:

— Маша, что это за музыка, когда негры кричат, бегают по сцене, как шальные?

— Рэп, бабушка. Это современные песни, они нам нравятся.

— Про что же это они распевают в этом рэпе?

— Про жизнь в Нью–Йорке, про любовь, бабушка, про политику, неравенство.

— У нас в деревне парни под гармошку так же орали, тоже в рэпе, в темпе взвизгивали и подпрыгивали. Пыль из-под сапог, как из-под коней вылетала, друг за другом по кругу отчебучивали, и тоже выкрикивали разные лозунги.

— Бабушка, — стал рассказывать Петя — рэпе тоже возник на улицах, во дворах Бронкса, как самодеятельность, в конце семидесятых, ребята соревновались кто кого перекричит. Одевались в робы под африканцев с бусами и побрякушками. Бронкс против Квинса. Сначала был просто речитатив, а уже потом добавили музыку.

— Ну, в точности, как у нас в деревне, Бролино на Ощерино с переплясом. Только в наших деревнях это было в конце пятидесятых, значит, наши обогнали ваших негров в речитативе, — сказала я, а потом с грустью добавила, — правда, к семидесятым у нас это всё заглохло, молодёжь уехала в города. И петь перестали.

— Десять лет назад в нашей школе белые тоже не слушали рэп, а сейчас а в Америке рэп стал таким популярным, как Битлсы. Есть свои философы, и теперь не только выкрикивают стихи под музыку, но соревнуются в изысканной рифме. Один даже вводит элементы образования.

— У нас тоже были образовательные, смешные речитативы, случалось, и матершинные, тогда их называли: «частушки с картинками».

— Да здесь тоже иногда поют «с картинками», — сказала Маша и усмехнулась.

— А этот отбеленный негр как вытанцовывает, ну в точности, как Генка Колбаса. Наш такие колена и па выдумывал, плясал до забвения самого себя, взвизгивал и такие сочинял прибаутки, что вся округа сбегалась смотреть на него. На этого, вижу, тоже сбегаются. Вот только Генка всё бесплатно прихлопывал, а у этого американского плясуна такое поместье, что он по нему на собственной пожарной машине разъезжает, будто десятилетний!

А эта певица, что выходит без рубахи, без порток! Я смотрю и удивляюсь: ну что может нравиться? Запыхается, валяется на сцене, перекручивается. Непристойные гримасы и фигуры показывает. Голос обыкновенный, ну не скажешь, что значительный.

— Бабушка, а мне нравится, как она поёт, мы с подружкой через месяц пойдём её слушать. Хочешь, пойдём с нами? Ты сама и послушаешь, — сказала Маша.

— Представляю, если я там окажусь, скажут, бабка-то сбрендила! Может, ещё на доске поехать?

— Да никто так не скажет и не подумает, бабушка. С нами дедушка Эстэр ходил на один концерт, как бы для охраны, но ему так понравилась эта рок–опера, что он теперь часто напевает оттуда «Джизус Крайст — суперстар!»

— А что это, за мода ломать инструменты? Швыряют их прямо в публику. Один вдребезги разбил хорошую гитару. Мне так жалко её было, а публика хоть бы что — веселится, расхватала осколки как сувениры. Другой вскочил на рояль и начал ногами колошматить по крышке… Грохочет рояль. И это концерт? На сцене будто сумасшедший дом, девки мужиков распаляют, кривляются, те на них набрасываются. Такие циничные танцы. Никакой красоты. Говорят, у нас тоже так сейчас всё идёт в этом направлении, но в мою молодость такого не было. Наверно, и вправду, я из пятидесятых.

— Бабушка, а сейчас двадцать первый! Тебе нужно найти себе какое-нибудь занятие, — говорит мне Петя. Хотела ответить, что я уже старая находить себя, но отговорилась частушкой из нашего русского рэпа:

А с этими неграми я сколько напереживалась! Внуки меня всё в расизме упрекают. Однажды ехали по негритянскому кварталу и вижу: кругом всё несколько в мусоре, но нет неосвещённых подъездов, парадные хоть и с мусором, но не грязные. Не знаю как правильно сказать: мусор есть, а грязи нет. Видели как стоят стулья на месте, где нужно припарковать машину. Спрашиваю, а почему стулья выставлены?

— Это так занимают места для парковки — отвечает мне Петя.

— А что если кто уберёт стул и поставит свою машину?

— Ему проткнут шины, и он больше никогда не отодвинет чужой стул. Такой неписаный закон.

Негры сидят прямо на панели. Развалились.

— Что это они так расселись? — спрашиваю. И уже открыла кошелёк, чтобы милостыню дать.

— Они так просто сидят — отвечает Маша.

— У нас так не сидят, а если сидят, то рядом шапка — кладите денюжки! — говорю я. — Всё равно что-то я им не доверяю.

— Кому? — Петя спрашивает.

— Да неграм. Не доверяю и дела с ними иметь не буду.

— Бабушка, а они разве дело какое тебе предлагают? Ты ведь и негров-то нигде не встречала.

— Ну, не знаю, но что-то они мне не нравятся — отвечаю я.

— Ты понимаешь, что это в тебе говорит твоё врождённое отношение к чужим, или, по–учёному, априорное. Ты должна с собой бороться и понимать, откуда у тебя это презрение. От страха чужого.

— А от страха, так это что? Как его, страх-то, преодолеть, если я боюсь их.