— Серебрянка сама подскажет, — ответил Чарли.

— Знаешь, я теперь тётя, — похвалилась Полл.

— Чья?

— Ребенка. Ты мне дашь рыбы?

— Для ребёнка, которому ты тётя?

— Для Серебристой серпоклювки.

— Пускай теперь сама за рыбой придёт. — Чарли наклонился возле прибоя и накатившая волна кинула ему в руки опаловую раковину. — Ha-ка, отнеси ей, напомни.

— О чём?

— Да хоть о чём-нибудь, откуда мне знать? Одному раковина одно нашепчет, другому другое.

— Красивая… — Полл нежно погладила глянцевитый перламутровый бок раковины и попыталась заглянуть в завитое нутро, — Вот бы поглядеть, что в нутри, в самой серединке.

— Эта раковина не для глядения, а для слушанья. Ладно, спеши-ка домой, а то сейчас с моря наволочёт туману.

— И луна скоро взойдёт, — мечтательно сказала Полл. — Сегодня полнолуние.

— Туман с луной, луна с туманом, — пробормотал Чарли и зашагал вдоль берега, напевая себе под нос.

А Полл, прижав раковину к уху, побежала по мокрому песку в другую сторону. Там, куда она ступала, оставались ямки, и ямки эти тут же заполнялись морской водой.

Полл успела домой как раз к купанью новорождённой. В этот час все во дворце старались под любым предлогом заглянуть в детскую, где сидела Долл, а на руках у неё, завёрнутая в толстое теплое полотенце, агукала крошка принцесса. После рождения ребёнка Долл вдруг обнаружила, что её не умеющие прясть руки умеют, а главное хотят намыливать, вытирать, присыпать и смазывать маленькое тельце, хотят засовывать маленькие ручки и ножки в распашонки и ползунки, хотят расчёсывать золотой пушок на головке, превращая его в сияющий ореол. И все это Доллечкины руки делали вполне расторопно. Нянька и Мамаша Кодлинг наперебой давали ей советы — одна под правую руку, другая — под левую, а Долл невозмутимо делала по-своему: щекотала, покуда дочка не улыбнётся, и баюкала, покуда та не заснёт, причмокивая губками во сне. Склонившись над младенцем, Долл ласково ворковала:

Что она и делала в тот момент, когда Полл заглянула в детскую.

— На море была? — спросила Долл, увидев в руках у сестры перламутровую раковину.

— Да. — Полл подошла поближе и наклонилась к ребёнку. — Здравствуй! Я твоя тётя. Вот, послушай, как море шумит. — И она приложила раковину к ушку ребёнка.

— Убери эту грязь! — возмущённо воскликнула Нянька.

Полл смутилась:

— Простите, я больше ие буду.

— Море — самое чистое, что есть на свете! — заявила Мамаша Кодлинг. — А морская соль полезна для здоровья.

— Нельзя таскать ребёнку всякий хлам с берега, — не уступала Нянька. — И вообще, неизвестно, что там внутри.

— Внутри: раковины море, — сказала Долл. — Оно укачает мою доченьку на своих волнах.

— Полл, хочешь уложить ее в колыбель?

Полл радостно подставила руки, но Нянька тут же спросила:

— А руки у тебя чистые?

— Достаточно чистые, — ответила вместо Полл Мамаша Кодлинг.

— То, что достаточно для взрослых, вовсе недостаточно для младенцев.

Переспорить Няньку было трудновато.

— У-у, придира, — проворчала Мамаша Кодлинг.

Тут в детскую вошла Кухарка с тарелкой каши для Долл и перво-наперво поспешила к колыбели:

— У-тю-тюшеньки! Ты моя красавица!

— Не стой тут, не дыши на ребёнка, словно корова на лугу, — сказала Нянька.

— Что, уж и дышать человеку нельзя? — возмутилась Китти.

— Над младенцем нельзя!..

— Мне можно. Благодаря мне на крестинах у этого младенца будет самый развеликолепный торт, какой только видели в Норфолке.

— Он уже весь покрыт глазурью? — спросила Полл…

— Последний херувимчик остался…

— Можно, я ему крылышки покрашу?

— А лишний сахарок в рот положу, — благодушно договорила Кухарка. — Ладно уж, пойдём.

В дверях детской они столкнулись с Молочницей Мегги, которая принесла сливок для Доллечкиной каши. И уж конечно, она остановилась возле колыбели и пощекотала ребёнка под подбородочком:

— У-ти маленькая… У-ти сладенькая…

— Не трогай младенца своими ручищами, — сказала Нянька.

— Госпожа Нянюшка, ей же нравится! Глядите — улыбнулась!

— Младенцам не надо улыбаться, когда они переваривают пищу, — сердито проговорила Нянька и обернулась к вошедшему Дворецкому, — А тебе чего тут надо?