Но пока не отомщу, я должен жить: живи и ты, пока не узнаешь о мести, столь же страшной, сколь справедливой, память о коей останется в веках! В жертву твоему праху, клянусь, я принесу нечестивую кровь злодея Орасио. За одну твою руку он отдаст свои обе. Он отсек одну, невинную; я отсеку две, кощунственные. Да продлит небо дни твои, чтобы ты дожила до возмездия во исполнение моего долга перед тобой. Прости, о нежная Клориния, мою вину! Пожелай ты моей смерти — я готов убить себя собственной рукой».

В таких и многих других жалостных словах изливал Доридо скорбь о происшествии, достойном вечных слез. От горя он едва не лишился жизни, но жажда мести укрепила его дух. Так, между жизнью и смертью, провел он эту ночь и утром пошел проведать Клоринию.

Ее родители и брат, обнимая его, снова залились слезами. Отец сказал: «Какое великое горе постигло нас, сын мой Доридо! За что ополчились на меня небеса? Какая адская злоба измыслила подобное преступление? Как нам быть в этой беде? Как спасти честь? Каким плащом прикрыть столь мерзкое пятно? Какая месть утолит нашу скорбь? Где искать нам утешения? Как жить без той, в ком была наша жизнь?»

Не в силах сдержать слез, Доридо принялся утешать сокрушенных родителей и брата Клоринии. «Теперь не стоит, сеньоры, — сказал он, — терять время на причитания: мы должны заняться тем, что всего для нас важней. И хотя для дела, которое я намерен вам предложить, мне надо нарушить обет, нынешние обстоятельства понуждают меня так поступить. Что долго толковать о нашем несчастье, говорю, нашем, ибо оно и ваше и мое, и даже больше мое, чем ваше, ведь я скорблю и о вас и о себе. Нить жизни моей уже оборвана, мне остается лишь ждать смерти, столь же горестной, сколь сладостна была бы она для меня, умри я прежде Клоринии.

Вы знаете, кто я; знаю и я, что вы — люди достойные и благородные. Но ежели бы вы и уступали мне в знатности, нас сравняла бы ваша горячая любовь ко мне, за которую я пред вами в вечном долгу. Ваше горе — мое горе, и я хочу, чтобы весь мир удостоверился в этом; посему умоляю вас сам о том, чего прежде собирался просить через посредника, — умоляю оказать мне милость и отдать Клоринию мне в супруги. Этим вы достигнете двойной цели: спасете вашу честь и отомстите рукой родного, а не чужого человека.

Если милосердие небес сохранит Клоринии жизнь, она останется со мной, и я буду служить ей, пусть не в меру ее достоинств, но в меру великой моей любви; если же суждено иное, пусть люди знают, что долг мести исполнил не Доридо, некий друг ее родителей, а супруг Клоринии. Не откажите же мне в этой милости, которая всем нам послужит во благо».

Родные Клоринии почли эту просьбу справедливой и лестной. Они горячо благодарили юношу, но так как сие касалось прежде всего Клоринии, пожелали узнать ее волю. Когда девице сообщили о предложении Доридо, она молвила со слезами радости на глазах: «Одно это возвращает мне жизнь, и, как ни дорога цена, я полагаю, что еще дешево заплатила за свое счастье. Уповаю на господа, что буду жить в радости или хотя бы умру утешенная, а потому прошу вас исполнить все, о чем просит нареченный мой Доридо».

Жениха позвали; увидев друг друга, влюбленные долго не могли слова вымолвить от избытка чувств, переполнивших их сердца. Затем они поклялись друг другу в верности, и было решено, что сразу после помолвки состоится бракосочетание, к которому начали готовиться в большой тайне.

Прошло три дня, Клориния была счастлива; сперва казалось, что здоровье ее поправится, но то было мнимое улучшение: больная потеряла слишком много крови и тихо угасала. Видя, что супруга не жилица на белом свете, Доридо не захотел откладывать доле задуманную месть, дабы Клориния умерла радостная и довольная (если такая смерть возможна). И вот на четвертый день, считая, что пришло время осуществить замысел, он, как прежде бывало, пригласил Орасио прийти к нему вечером. А тот, полагая, что о злодеянии никто не знает, ибо ни в городе, ни в околотке об этом не говорили ни слова, разгуливал спокойно, будто совесть его была чиста и опасаться нечего ему.

Дабы еще больше усыпить его осторожность, Доридо притворился, будто ничего не знает. Он встретил гостя с веселым лицом и улыбкой, и Орасио, вполне успокоенный этим, остался на ужин. Доридо заранее припас вино со снотворным снадобьем, которое потихоньку приказал подать к столу. Орасио пил, ел и к концу ужина уснул в кресле глубоким сном. Тогда Доридо замкнул все двери в доме и, оставшись со злодеем наедине, крепко привязал ему руки и ноги к креслу, после чего дал понюхать склянку с пахучей жидкостью, от которой Орасио сразу очнулся и, увидев, что связан и не может пошевелить ни рукой, ни ногой, понял, что пробил час расплаты.

Доридо отсек ему обе руки, а затем, укрепив на спинке кресла петлю, задушил посредством гарроты [206] . Еще до рассвета юноша вывез труп из дому, положив его перед собой на коня, вбил столб у отверстия, где было совершено злодеяние, и повесил Орасио, надев ему на шею ленту с отрубленными кистями рук, а в петлю просунул листок с сонетом.

После этого Доридо покинул Рим, чувствуя, что без Клоринии ничто в родном краю ему уже не мило. Нынче на рассвете все увидели ужасное зрелище, а Клориния впала в беспамятство и сейчас доживает последние минуты.