Наш хозяин держал у себя доброго осла и кобылку галисийской породы. Если и люди, когда нет выбора, не ищут ни красоты, ни молодости, ни изящества, — сойдет любой чепец, хоть на плешивой голове, — не мудрено, что и у животных бывает то же самое. Осел и кобылка всегда ходили в паре, ели в хлеву из одной кормушки, паслись на одном лугу; хозяин не держал их на привязи, а отпускал порезвиться на воле, чтобы они помогали проходить курс наук ослам и лошадям других хозяев. От этого приятного времяпровождения кобылка в конце концов забрюхатела.

А в Андалусии есть строжайший закон, запрещающий случку лошадей с ослами и сурово карающий нарушителей [78] . И вот, когда кобылка в должный срок ожеребилась, хозяин хотел было оставить себе лошачка и вырастить. Спрятав его и продержав несколько дней, хозяин затем понял, что скрыть это дело от соседей не удастся и недруги все равно пронюхают. Опасаясь кары и в то же время не желая упустить свое, он зарезал лошачка в ночь с пятницы на субботу, мясо порубил на куски и положил их в маринад, а голье, потроха, ливер, язык и мозги приготовил на субботу. Как я уже сказал, приехали мы засветло и в добрый час, ибо на постоялых дворах кто раньше придет, тому и почет: и ужин найдется, и постель его ждет. Расседлав ослов, погонщик задал им корму. Я же чувствовал себя таким разбитым, что лег прямо на землю и долго еще не мог пошевелить ни рукой, ни ногой.

Ляжки у меня онемели, ступни распухли, оттого что ехал я свесив ноги, без стремян, ягодицы омертвели от тряски и в паху будто кинжалом кололо, словом, все тело ломило и к тому же ужасно хотелось есть. Когда спутник мой управился с ослами и подошел ко мне, я сказал:

— А не поужинать ли нам, дружище?

Он ответил, что это было бы очень кстати, ибо время позднее, а завтра надо встать чем свет, чтобы к сроку поспеть в Касалью и забрать груз. Мы спросили хозяина, найдется ли что на ужин. Тот отвечал, что найдется, да такое, что пальчики оближешь.

Хозяин был человек расторопный, смекалистый, веселый, речистый и плут первостатейный. Я-то поверил ему — с виду он был душа человек, а истинного его нрава я еще не знал. Когда я услышал, как он козыряет своими припасами и хвалится, что хорошо накормит, сердце мое возликовало. Я принялся возносить в душе горячие благодарения господу, славя имя того, кто вместе с болезнями ниспосылает лекарства, после трудов дарует отдохновение, после бури — затишье, после огорчения — радость, а после скудного обеда — обильный ужин.

Сам не знаю, рассказать ли вам о забавной обмолвке одного знакомого мне крестьянина из деревни Олиас близ Толедо. Пожалуй, расскажу: в его обмолвке нет ничего неприличного, и допустил ее по простоте душевной старинный христианин [79] . Однажды он играл с друзьями в примеру, и когда третий игрок сбросил лишние карты, второй сказал: «Благословен господь, я выиграл: у меня примера». Тут наш крестьянин, глянув в свои карты и увидев, что все они одной масти, на радостях, что победа за ним, поспешно сказал: «Не очень благословен, у меня флюс» [80] . И если эту смешную историю дозволительно привести кстати, то именно здесь, ибо со мной так и случилось.

Погонщик спросил хозяина:

— Так что там у тебя приготовлено?

— Вчера я зарезал славную телочку, — ответил хитрец, — корова из-за нынешней засухи совсем отощала, на выпасах ни травинки, пришлось телку уже через неделю прирезать. Потроха готовы, только скажите, что подать.

С этими словами он запел игривую песенку и, выкинув коленце, хлопнул рукой по подошве. Тут я совсем приободрился — приятно было слышать, что у него есть нежные телячьи потроха, при одном упоминании о которых у меня слюнки потекли. Усталости как не бывало, и я весело сказал:

— Подавай что хочешь, хозяин!

Тотчас он принес столик, накрытый чистой скатертью, ковригу хлеба, не такого скверного, как в харчевне, флягу доброго вина и свежий салат. Мне с моими дочиста промытыми кишками это было на один зуб, и я охотно променял бы салат на телячий желудок или ногу. Но я не унывал, ибо такая предпосылка способна была сбить с толку любого мудреца и притупить вкус у голодного человека.

Верно говорят тосканцы: нельзя доверять словам женщин, моряков и трактирщиков и еще менее тем, кто сам себя хвалит; обычно, и даже чаще всего, их слова оказываются ложью. После салата хозяин подал тарелки, и на каждой было немного жареных потрохов. Заметьте, немного, ибо много он боялся положить, опасаясь, как бы желудки наши, удовлетворив первый голод и насытившись, не почуяли обмана. Зорко следя за нами, он мало-помалу распалял наш аппетит, а мы, все более голодные, ели с возраставшей жадностью.

О погонщике и говорить нечего; родился и вырос он меж людей невежественных и грубых, за лакомство почитающих зубок чеснока. Сельский простой люд, о доброте коего и опрятности я умалчиваю, привередливостью не отличается и редко разбирает, что хорошо, а что плохо. Большинству из них недостает тонкости чувств; эти люди видеть-то видят, да не то, что надо; слышат, да не то, что следует; так же обстоит у них и с прочими чувствами, а особливо туп язык, если только не требуется позлословить, да еще об идальго. Они глотают не жуя, как собаки или страусы, способные сожрать кусок раскаленного железа, а при случае и башмак с двойной подошвой, прослужившей в Мадриде добрых три зимы. Я сам видел, как страус ухватил клювом шапку с головы пажа и мигом заглотал.