Я не спроста завел речь об этом предмете: он близко касается двух кабальеро, членов вышеуказанного малопочтенного братства; они-то и подали повод для моих рассуждений. Как я уже говорил, французский посол, мой господин, был человек богатый и гостеприимный и никогда не садился за стол один. Однако не все гости были равно ему приятны, и вот однажды получилось, что на званый ужин в честь испанского посла и других важных господ пожаловали двое таких непрошеных гостей.

Были они не простого звания: один капитан, другой — ученый богослов, но оба донельзя нудные и несносные, на что господин мой жаловался уже не раз. Высоко уважая людей одаренных, он не переносил злостных обманщиков и не терпел вранья даже под видом шутки. Лицемеров же и льстецов попросту ненавидел, ибо ценил в обращении прямоту, искренность и чистосердечие и в этом полагал истинную мудрость.

И хотя те двое были так ему противны не без причины, однако в нашем расположении к одним и нерасположении к другим есть нечто свыше исходящее, а на капитане и докторе богословия сие влияние небесных сил сказывалось особенно заметно, ибо и тот и другой были ненавистны решительно всем.

Хозяин мой был бы рад от них отделаться, но не знал как: встретив его еще на улице, они увязались за ним в дом. Пришлось пригласить их к трапезе и посадить за стол. Нет на свете худшей докуки, чем докучный гость.

Едва господин мой вошел в комнаты, как по лицу его я увидел, что он крепко раздосадован. Я пристально на него посмотрел, он показал глазами на этих двух сеньоров, все было ясно без слов, и я обрадовался, предвкушая потеху. Однако до времени я помалкивал, не подавая вида, что озабочен: надо было измыслить такую штуку, чтобы употребить нелюбезных хозяину посетителей для увеселения и забавы и тем заставить их заплатить за угощение. Я тут же придумал смешную проделку, что особого труда не стоило, — оба гостя сами на нее напрашивались и подали мне совершенно готовую мысль. Однако я решил выждать и приступить к делу попозже, когда гости станут восприимчивее к шуткам. Ведь известно, что пустой желудок не дружит с улыбкой, а голод не в ладах со смехом: чем сытее, тем веселее.

Столы были накрыты. Подали кушанья. Раздались первые тосты. Когда же у гостей кровь заиграла в жилах и разговор стал перескакивать с одного на другое, а со стола еще не было убрано и тазов для мытья рук не подавали, я подошел сбоку к капитану и сказал ему на ухо что-то смешное. Он рассмеялся, пригнул к себе мою голову и тоже что-то мне шепнул; так мы с ним секретничали довольно долго.

Наконец, почувствовав, что пришло время, я сказал вслух, с самым простодушным видом, как будто у нас о том и шел разговор:

— Нет, нет, сеньор капитан, увольте! Если ваша милость желаете сказать ему это в лицо, то в добрый час: у вас у самого есть язык, да и руки, если придется подкрепить свои слова; бедному же слуге, вроде меня, не пристало шутить эдакие шутки, да еще с сеньором доктором, которого я глубоко почитаю.

— В чем дело, Гусманильо? — спросил мой хозяин, а вслед за ним и все гости, и я ответил:

— Не знаю, право, как и сказать. Сеньор капитан, видно, хочет удостоить меня тонзуры, жалует церковный сан и задумал стравить меня с сеньором доктором богословия, чтобы мы померялись силами.

Капитан остолбенел, услышав эту ложь, но, еще не понимая, куда я клоню, молча улыбался. Испанский же посол сказал:

— Дружище Гусман, клянусь головой, ты должен объясниться. Скажи-ка нам, почему ты разом и смеешься и хмуришься? Тут что-то есть.

— Ну, коли ваше сиятельство голову прозакладывали, придется мне развязать язык, хотя и против воли. Спешу заявить, что говорю из-под палки; всякий заговорит, когда его станут тащить за язык клещами. Знайте же, ваше сиятельство, что сеньор капитан подбивал меня сыграть шутку с сеньором богословом, а именно — отхватить ножницами клок его бороды. Сеньор капитан говорит, что борода у сеньора доктора похожа по виду на фламандскую пивную кружку и что на ночь сеньор доктор зажимает ее меж двух дощечек, словно гитару в футляре; к утру она становится ровной и гладкой, с аккуратными углами, и все волоски вытянуты и выпрямлены один к одному, чтобы казались длиннее; сеньор доктор якобы полагает, что если он украсит себя такой бородой, да еще докторской ермолкой, то ученость отпечатается на нем так же четко и разборчиво, как буквы на страницах молитвенника. Как будто в бороде-то и состоит вся наука! Как будто мы не сумеем отличить бросовую клячу от кровного рысака! Видали мы и тех и других, да и глупость с длиннющим хвостом. Головы у них что дыни, обманчивы на вид: думаешь, сортовая, а приглядишься — простая тыква. Сеньор капитан хотел, чтобы я все это высказал как бы от себя, а я говорю: нет уж, слуга покорный, сами говорите.

Капитан только крестился, со смехом слушая эти выдумки; смеялись и остальные гости, не зная, верить ли, что все это правда.

Сеньор же богослов, отупев от сытости, не сразу сообразил, рассердиться ему или посмеяться вместе с другими. Однако на него были устремлены взоры всех сотрапезников; тогда, подавшись вперед и поспешно проглотив застрявший во рту кусок, он сказал:

— Монсьёр, если бы сан мой позволял требовать удовлетворения, к коему вопиет столь неслыханная дерзость, поверьте, ваше сиятельство, что я исполнил бы долг чести, завещанный мне предками. Но ваше присутствие, милостивый сеньор, лишает меня всякого иного оружия, кроме языка; дозвольте же спросить сеньора капитана, сколько ему лет? Если правда, что он служил императору Карлу Пятому и участвовал в деле под Тунисом [30] , то почему в бороде у него нет ни одного седого волоса, тогда как на голове нет ни одного черного? А если он так молод, как кажется на вид, то зачем выдает себя за участника столь давних событий? Пусть откроет нам, в каком Иордане он купается и какому святому молится, чтобы и мы знали, кому при нужде поставить свечечку! Пусть говорит без утайки. Съел кус, дай и другим. Коли он пошел с козыря, так и я не хочу остаться без взятки. Так не бывает, чтобы снести вещь в заклад, да вдруг забрать ее без выкупа!

Гости снова расхохотались, а мой хозяин громче всех, ибо речь шла о пороках, которыми он гнушался более всего и всегда стремился их искоренять. И, обратившись ко мне, он сказал:

— А теперь, Гусманильо, открой нам, что ты сам об этом думаешь? Разреши загадку, которую задал.

И тогда я ответил:

— Могу сказать только одно, ваше сиятельство: язык у обоих сеньоров правдивый, а вот бороды у них фальшивят.