В отличие от грозного великана, поигрывающего рукоятью кинжала, члены синьории выглядели понуро. Многим из них, представителям крупнейших флорентийских, а стало быть, и европейских банков, без лишних слов и библейских образов было понятно, что крупных и, главное, безвозвратных займов не избежать.

Не то чтобы им нравился Тамерлан, но он был далеко. Венеция же с недавних пор поддерживала миланское герцогство и, стало быть, находилась в стане врагов. Если уж она поссорилась с тартарейским дьяволом, то пусть сама и отбивается. Но…

— …И как некогда писал в послании своем апостол Павел: «Ни иудея, ни эллина», так и я говорю нынче — ни флорентийца, ни венецианца, ни миланца, ни римлянина. Ибо всякий, кто принимает Христа сердцем и душою, позабудет нынче былые распри и ополчится на своры тартарейские, как архангел Михаил, архистратиг Господень, на полчища Люциферовы. И кто примет нынче крест, тот спасется. Прочим же место в бездне, в геенне огненной подле Иуды Искариота, меж изменников и вероотступников.

— Флоренция наша, — констатировал Вальдар. — Надеюсь, Сфорца отправил соратникам по братству святого Георгия не менее убедительные письма, чем нынешняя речь его высокопреосвященства.

О живописные берега Арно, утопающие в садах и виноградниках! О мосты твои, Флоренция, схожие с дворцами, и дворцы, не ведающие равных!

Кристоф де Буасьер восхищенно разглядывал столь необычные буйством и яркостью красок земли. После горных перевалов Савойи и сурового Пьемонта Флоренция восхищала своей невероятной яркостью, постоянным кипением жизни, бесконечной синевой небосвода, пронзительной чернотой ночи и ласковым сиянием дневного светила. В сравнении с этим городом его родной Дижон казался мрачным, словно военный лагерь рядом с пасхальной ярмаркой.

По настоянию Козимо де Медичи, его отец выделил юному художнику и его восхитительной модели небольшое имение вблизи флорентийских стен. Казалось бы, здесь, на уединенной вилле на берегу Арно ничто не должно было мешать живописцу заканчивать свой вдохновенный труд. Однако не тут-то было. Услышав от сына Джованни де Биччи о замечательной картине, все, кто только мог, устремились на тихую виллу, желая своими глазами увидеть восхитившее Козимо дивное диво. Даже герцог Феррарский, прибывший во Флоренцию, чтобы засвидетельствовать свое участие в крестовом походе, едва покончив с делами, направился взглянуть на холст.

Внезапно навалившаяся слава настолько оглушила юного оруженосца, что на четвертый день нескончаемого потока зрителей он взмолился, прося выставить у ворот стражу. Количество посетителей несколько уменьшилось. Теперь остались лишь те, кто мог себе позволить потратить несколько сотен флоринов на приглянувшуюся картину.

Предстоящая война растревожила общество. Отправляющиеся в поход мужчины желали во что бы то ни стало обзавестись миниатюрой с прекрасным ликом своей возлюбленной. Женщины же непременно хотели украсить портретами мужей опустевшие палаццо. И все они без исключения пытались заказать портрет у юного Кристофа. Если бы он начал принимать заказы, то к моменту исполнения последнего внуки Баязида и Тамерлана сами бы сошли в могилу без всякой посторонней помощи. Но де Буасьер работал, порою стиснув зубы, и отвечал лаконичным и недвусмысленным отказом на все предложения. Несолоно хлебавшим флорентийцам приходилось искать других живописцев. Спрос рождал предложение. Никого больше не интересовали величественные, но безжизненные лики фресок. Знать готова была платить лишь за живые лица.

Кристоф де Буасьер чуть подправил линию губ и отошел, чтобы полюбоваться рисунком. Теперь казалось, что Анна, задумчиво взирающая на мир своими бездонными, как флорентийское небо, глазами, будто бы прячет улыбку. Вот еще мгновение, и она рассмеется, да так, что переполняющая ее радость, словно пожар, охватит всю округу, и не будет ничего, способного эту радость омрачить.

— Хорошо. — Кристоф с довольным видом засунул кисть за ухо и размял пальцы. — Моя госпожа желает взглянуть на работу?

Анна Венгерская подошла к холсту, едва заметно улыбнулась, посмотрев на восхитительное творение юного гения, и вдруг, встав на цыпочки, прикоснулась к его щеке губами.

— Я… я… — Слова, и до того не слишком часто слетавшие с языка оруженосца, вовсе разбежались, да так быстро, что минуты три он не мог отыскать ни единого. — Я лишь хотел спросить, — задыхаясь от волнения, прошептал он, — какой вы желаете вид позади себя. Дижон, Пьемонт или, может, здесь? Тут прекрасные сады.

— Нет, — мягко и нежно произнесла Анна, доставая из рукава тонкий шелковый платок и вытирая им вспотевший лоб юноши. — Изобрази позади меня поле, на котором в полном вооружении гарцуют друзья мои: герцог Бургундский, князь Савойский, твой господин со штандартом пресвитера Иоанна, этот верзила Сфорца, флорентийцы, герцог Феррарский.

— Но ваше высочество, я не знаю, как выглядит штандарт пресвитера Иоанна…

— Спроси у Вольтарэ или придумай сам. Главное, сделай это как можно быстрее. Я во что бы то ни стало желаю послать этот портрет моему дяде Сигизмунду.

— Я думал, я предполагал… герцог Жан… — залепетал сконфуженный де Буасьер.

— Если счастье будет на его стороне, он получит нечто более ценное, чем портрет. Что же касается твоей замечательной картины, возможно, она сделает то, чего не смогу сделать я сама. Мой дядя умный человек и умеет понимать и без слов. Сделай же наилучшим образом то, о чем я прошу тебя, милый Кристоф.