— Нет, мастер.

— Вот и отлично. Хорошо усвоили мои уроки.

— Э-э-э… — засуетился один из учеников, — глядите-ка, на дереве еще один.

— Ага, вон, на ветке, — подтвердил второй. — А ну, слезай, гаденыш!

— Господа, господа, я не нападал на вас! Я не пустил ни одной стрелы!

— Слезай давай. Этого тоже повесить? — уточнил возница.

— Господа, я только хотел узнать, как скоро открываются городские ворота, чтобы поспеть к ним первым, я желаю записаться в ополчение маршала Яна Жижки.

— Этот пойдет с нами.

Мишель Дюнуар ходил вдоль строя, вглядываясь в лица душегубов: молодые и не очень, со шрамами и нежным пушком на месте будущей грубой щетины. Вчерашние разбойники, собранные со всей империи, смотрели на прохаживающегося гиганта со смешанным чувством страха и звериной, вызванной этим страхом, злобы.

— Сволочи, подонки, грязные выродки, — душевно вещал барон де Катенвиль. — Если вы думаете, что будете щерить на меня свои пасти, и мне станет отчего-то страшно, то представьте себя ежом под кувалдой. Такова будет ваша краткая и безрадостная судьба.

Начиная с сегодняшнего дня из вас, отрыжки рода человеческого, будут делать солдат, причем не тупорылых недоумков, бегающих за господами рыцарями, а лучших солдат христианского мира. И те из вас, мерзкие крысоглоты, кто доживет до этого светлого дня, на священном писании, о котором вы, может быть, когда-нибудь слышали, присягнет, что я говорю правду.

Те из вас, кто не пожелает повиноваться приказам или вздумает пререкаться со мной, вашими капитанами, лейтенантами и даже капралами, до упомянутого светлого дня не доживет. Это я вам обещаю. Все это время, пока вы будете состоять под славными знаменами вашего любимого, лучшего из всех ныне живущих полководцев, благородного Яна Жижки, вы будете получать два пфеннига в месяц жалованья, наиболее достойные — четыре пфеннига, а также вино, мясо и долю добычи после нашей победы. Вопросы?

— А с кем сражаться-то будем?

— Вопрос глупый. Заруби на твоем носу, пока я не зарубил. С кем будем сражаться, определяет твой доблестный полководец. А тебе до этого дела нет. В тело османа алебарда входит так же легко, как и в твое собственное. Еще вопросы?

— А этот Жижка, он, часом, не из Богемии?

— Из Богемии.

— Эге! — радостно воскликнул любопытный разбойник. — Так я же его знаю! Он из наших. Мы с ним в Южной Богемии славно веселились.

— Теперь веселья будет еще больше, — обнадежил Дюнуар.

— Джокеры, — раздавался в это время на канале связи мощный голос барона де Катенвиля, — надо срочно решать, где брать деньги. Можно, конечно, запросить базу, но там подобные ассигнования будут дебатироваться и утрясаться вплоть до утверждения статьи расходов в государственном бюджете.

— Ну, как обычно, — с вазелиновой слезой в голосе всхлипнул Лис, — как финансы на спасение мира отмутить, так это я. А как потом на разборе полетов в Институте клизму с граммофонными иголками за неэтичное поведение огребать, так это снова я. Шо-то мне хочется поделиться славой. Как минимум второй ее составляющей.

Хотя есть тут у меня одна идейка. Если рухнувшее на нас благословение Господне останется в силе, то Европе будет что вспомнить ближайшие лет двадцать.

На пирсе было многолюдно. Прибывшие в Константинополь иноземные купцы толпились около пришвартованных кораблей, спеша предъявить императорским чиновникам образцы товаров. В свою очередь, люди василевса шныряли тут и там, подглядывая, подслушивая, вынюхивая. Эта своеобразная игра шла здесь всякий день на протяжении многих веков. Торговцы пытались скрыть истинную цену товара и заплатить как можно меньшую пошлину. Слуги же властителя Константинова града стремились задрать пошлины до небес или, если купец упорствовал и называл цену несусветно малую, купить груз без остатка.

Тамерлан подошел к одному из торгующих, кряжистому бородачу, поднял выставленную им соболью шкурку, полюбовался игрой света на драгоценном мехе и качеством выделки.

— Откуда ты? — спросил он.

Тот скорее догадался, чем понял вопрос, и замахал руками, показывая, где лежит его родина.

— Ты говоришь на арабском, греческом, фарси?

— Немного греческий, — коротко ответил купец.

Тамерлан повернулся к свите и позвал Хасана Галаади:

— Я хочу знать, откуда этот человек.

Хасан поглядел на дорогой, крытый парчой кафтан, смазные до колена сапоги и ответил, не спрашивая у бородача:

— Это, верно, рус!

— Точно-точно, с Руси мы, — услышав знакомое слово, закивал тот.

— А, Русь, Московия, — задумчиво кивнул Великий амир. — Город белого цвета. Страна глубоких снегов, но также и сладкого меда, дорогих мехов и белых рабынь. В прежние времена я был в той земле. Но тогда передо мной, подобно степному пожару, по ней промчался Тохтамыш. После этого вечно голодного хана пусто, как после крысы в конской торбе. Теперь же Тохтамыш лучший друг князя русов Витовта, и они вместе идут грабить мои земли. Но Аллах, милостивый, милосердный, даст мне силы не допустить этого. — Тамерлан воздел руки к небу и приложил их к лицу. — Спроси у руса, многомудрый Хасан, хороша ли торговля, не донимают ли поборами и службами рыщущие волки, ненасытные князья.