— За море плыть — не баклуши бить, — радуясь собеседнику, заговорил заморский гость. — Оно б, конечно, ежели б дороги получше да по землям людишки злые не озоровали, легче было бы. А князья нас не донимают. Родом я из великого торгового города, именуемого Новгородом. Князья у нас испокон веков одной только дружиной верховодят. С того и живут.

Тамерлан внимательно слушал говорливого рассказчика, а тот, не теряя времени, поднимал и тряс перед лицом знатного иностранца все новыми и новыми шкурками.

— Вот лиса чернобурая, вот белка, а это, извольте полюбоваться, мех воистину драгоценный — северный лис, песцом именуемый. Есть также горностаи первостатейные…

Тимур отобрал себе несколько шкурок и, не торгуясь, выложил на стол горсть солидов с золотым ликом императора Мануила.

— Долгих лет вам, — напутствовал Тамерлана купец. — Храни вас Бог, добрый человек.

— Обречена страна, в которой богатые кормят сильных объедками своего пиршества, — отходя от словоохотливого руса, сказал Железный Хромец. — Что думаешь ты, многомудрый Хасан Галаади, по этому поводу?

— Чтобы узнать чистоту золота, делают пробы. Время измерит все и всему назначит цену. А до того лишь Аллаху милостивому, милосердному, ведомо, что хорошо и что плохо.

— Но разве верный мусульманин, стремясь уподобиться вышнему, успехом жизни своей не доказывает, что путь его верен?

— Успех дает видимость праведности даже тому, что ложно и мнимо.

Тамерлан нахмурился:

— Ты смеешь перечить мне?

— Паруса тех кораблей, Великий амир, перечат ветру, не давая ему нестись без преграды куда вздумается. Но без парусов корабль не сдвинулся бы с места.

— И все же порой наступает час, когда стоит убрать парус, чтобы не очутиться в пучине. Спроси у любого из этих корабельщиков. Но сейчас у меня нет времени спорить с тобой, Хасан. Сюда идет мой брат Мануил, и потому ступай. Я призову тебя, когда сочту нужным.

Император ромеев, в окружении нескольких слуг и телохранителей, спускался по широкой каменной лестнице, на каждом пролете которой грозным символом былого величия красовались мраморные львы, попирающие тяжелой лапой державные шары.

— Здравия и долгих дней тебе, мой добрый брат, — сделав несколько шагов к лестнице, приветствовал Тамерлан.

— И над тобой пусть будет всегда раскрыта длань господня, — величественно склонил голову Мануил. — Мне передали, что ты хотел видеть меня.

— Я лишь хотел поделиться с тобой своими мыслями и спросить у тебя совета. Ибо вчерашняя речь твоя была столь мудрой и в то же время столь горестной, что я почти не спал в эту ночь, обдумывая слова моего дорогого союзника и друга.

Не подумай, я не упрекаю себя ни в чем. Содеянного не изменить. Если даже я ошибался, то осознание своей ошибки — путь к просветлению. Ты говорил, что венецианцы злы на тебя и грозят войной из-за той досадной истории по дороге в Смирну. Что эта война может нарушить торговлю. Я пришел сюда, желая своими глазами увидеть, какова эта торговля. Я понимаю твое огорчение.

Ни тебе, ни мне не нужна война с венецианцами. Но захваченные нами галеры везли в Смирну продовольствие и, не захвати мы их, осада могла бы затянуться. Однако ночью я принял решение, о котором и хотел с тобой посоветоваться. Нам, как я уже сказал, не нужна ссора с Венецией. Но и венецианцы скорее всего не горят желанием скрестить с нами мечи.

То, что они именуют честью, не позволит им отступиться. Но для меня это лишь глупые обычаи чужого мне народа. Я готов вернуть венецианцам захваченные у них корабли вместе с их экипажами без всякого выкупа, щедро наградить их и отослать богатые дары тем, кто правит Венецией. Я слышал, в ней нет ни короля, ни герцога.

— В ней есть дож. Но это выборная должность. Он правит страной некоторый срок, затем купечество и местный патрициат выдвигают других кандидатов. Они бросают записки с их именами в особый сосуд, а затем вытаскивают одну из них. Тот, чье имя будет прочитано, становится новым дожем.

— Какой глупый обычай: ни ум, ни доблесть, ни славный род, а лишь нелепый случай правит в этих землях. И конечно же, богатые там кормят сильных.

Мануил поднял на собеседника удивленные глаза.

— О, это я о своем, — одними губами улыбнулся Тамерлан. — Мы тут спорили с моим добрым Хасаном Галаади, который бывает порою колюч в своих речах, словно дикобраз. Но к нашим делам это не имеет отношения. Я думаю отослать корабли в Венецию, написать дожу и всем его приближенным, что сожалею о случившемся и готов утолить скорбь плачущих светом моей щедрости. Что я намерен лично гостем прибыть в их прекрасный город, о котором я слышал столько всего занятного…

Тамерлан хотел еще что-то добавить, но вдруг прилавок с серебряными украшениями в трех шагах от них перевернулся. Браслеты, аграфы, ушные подвески градом полетели в свиту императора Великого амира, а из-за деревянных козел стремглав выскочил смуглый худощавый юноша, на ходу выхватывая из-под дорожного плаща длинный кинжал.

— Умри! — крикнул он.

Ряды свиты пришли в неровное движение, безнадежную сутолоку. Все пытались оказаться первыми около находящихся в смертельной опасности владык. Тамерлан отпрянул, выхватывая саблю, и тотчас же толпа верных нукеров сомкнулась вокруг него. Мануил сделал шаг назад, но его телохранители не могли протолкнуться сквозь орущее месиво людей, на четвереньках подбирающих драгоценности. Казалось, еще мгновение… Но тут чья-то рука перехватила запястье юноши, резкий поворот, клинок звякнул о пыльный камень, вторая рука императорского спасителя плотно обхватила шею нападавшего.