— Капитан, ты уверен, что Мелюзина не оплошает?

— Она обещала помочь. В конце концов, мы выполняем завет ее брата.

— Ну, знаешь, мы тоже семьдесят лет выполняли заветы одного с кепкой. И все как-то мимо чудес.

— Так у вас и Мелюзины не было, — парировал Вальдар.

— Тоже верно. Глянь-ка на Анну. Она сегодня хороша, как маков цвет.

— Ее высочество согласилась подыграть нам. Принцессу сильно огорчила перспектива окончательной замены суккубом, и она желает самолично убедиться, что ее друг и благодетель Тамерлан вовсе не так благостен и дружелюбен, как ей показалось. Ладно, пора за дело.

Лис спешился, открыл суму, вытащил пригоршню серебряных динариев, подкинул их, пересыпал из ладони в ладонь, давая обществу насладиться звоном монет, и затянув «Ой да степь широкая, да степь привольная», зашагал по борозде, щедро разбрасывая монеты направо и налево. Когда сума опустела, Лис воздел руки к небу и возгласил патетически:

— Как на Вальдаровы именины испекли мы каравай. Вот такой ширины, вот такой вышины. Каравай, каравай, кого хочешь, выбирай!

Толпа завороженно слушала русскую детскую песенку, а голос Лиса все набирал силу:

— Каравай, каравай! Кого хочешь, выбирай!

Затем Сергея на боевом посту сменил Балтасар Косса в полном облачении и вдогон таинственным заклинаниям Рейнара отслужил мессу на привычной, хотя и столь же непонятной большинству собравшихся латыни. Едва он умолк, как в толпе кто-то восторженно ахнул, ткнул пальцем в сторону пашни и заорал:

— Смотрите, смотрите! Монеты вылазят!

Но указаний не требовалось. Толпа навалилась на алебардиров, стремясь оказаться поближе к Полю чудес. Только что вспаханные борозды уже густо серебрились «проросшими» монетами.

— Вот и садовые гномы на что-то пригодились, — удовлетворенно резюмировал Лис и сказал вслух со слезой в голосе:

— Я же говорил, монсеньор, почва никудышная, серебро не вызревает, сами поглядите — ни одной золотой монеты.

— О чем это он? — удивился герцог.

— Дело в том, — пояснил Вальдар, — что у нас одна мера серебра дает от четырех до пяти мер золота. Если же бросить в землю золотые монеты, то родятся драгоценные камни, размером не менее исходных семян.

— Это правда?

— Да шоб мне больше не видеть светлого лика нашего дорогого пресвитера! — Лис хлопнул себя ладонью по груди.

— Ваша светлость, пошлите своего казначея собрать урожай. Держу пари, здесь не менее двух пудов серебра.

— О Господи, и так можно круглый год?

— Нет. Всего сто восемьдесят два дня в году. Земля должна отдыхать, — с самой серьезной миной на лице разочаровал Жана Бесстрашного посланец его святейшего величества.

Герцог открыл рот, подыскивая слова, да так и закрыл, не найдя.

— Мой государь и прежде всеми способами выражал благосклонность к вашей светлости, — продолжал Камдил. — В случае же успешного завершения нашего общего дела его святейшее величество готов предоставить часть своих полей для пополнения казны тех, кто поднимет оружие против Тамерлана. Это касается всякого, пожелавшего…

— О да, — подхватил Балтасар Косса, — а Ватикан, дабы освятить сие высокое таинство и подтвердить его праведность, нынче основал банк, который принимает вклады любого, желающего участвовать в сем благом деле! Дабы до заветного дня сохранить и приумножить посевной материал. — Кардинал молитвенно сложил руки перед грудью. — Аминь!

В пустой зале гулким эхом отдавались крики воронов. Мануил помнил их с детства. Он слышал от стариков, что прежде чернокрылые птицы не селились во Влахернском дворце. Существовала особая должность «оберегателя доброй вести», и занимал ее по обычаю один из молодых и ловких монахов, назначенных патриархом. Место считалось выгодным и доходным, тем более что самому «оберегателю» гонять птиц с крыши доводилось лишь по праздникам, а в остальное время этим занимались лучники и сокольничьи, состоявшие под его командованием. Те времена давно канули в Лету. Пользуясь безнаказанностью, вороны залетали порою в тронный зал — сердце некогда великой империи. Залетали и насмешливо каркали, хлопая себя по бокам мощными черными крыльями. В этот день вестники беды не унимались. Орали дурными голосами прямо с рассвета. Один из них — огромный, черный, словно припорошенный угольной пылью, влетел в тронный зал и долго пристально глядел на идущего к нему императора. Затем хлопнул крыльями, насмешливо щелкнул клювом и вылетел прочь.

Сейчас василевс сидел на троне, вспоминая ворона, и сердце его наполнялось скорбью. В пустом зале не толпились более царедворцы, не ожидали приема заморские послы, просители не ждали у дверей благосклонного решения государя. Мануил чувствовал себя ненужным обломком некогда великого утеса, именовавшегося Ромейской империей. Теперь все обратилось в тлен. Даже трон был лишь жалким подобием того, прежнего, истинного: золотого, с движущимися рычащими львами, изрыгающими огонь. Пожалуй, единственное, что роднило старый трон, похищенный крестоносцами два века назад, с новым, была ширина. В будние дни император восседал в правой его части. В праздничные дни смещался влево, ибо правая часть предназначалась Царю Небесному, наместником коего на земле считался василевс.