— Если бы государь дал соизволение… — продолжил граф де Маунтвей.

— Его святейшество Папа Римский объявил войну против Тамерлана крестовым походом. Вряд ли короли посмеют возвысить свой голос против того, чьей властью поставлены они владыками земными.

— Вальдар, твой кардинал уже точно отослал письмо его святейшеству с требованием немедленно объявить поход?

— Можешь не сомневаться.

— Проклятие! — Граф де Монвуа хлопнул ладонью по столу. — Я иду с вами. Лишь отпишу королю.

— Джордж! — кликнул граф де Маунтвей одного из своих оруженосцев. — Ты отправляешься в Англию, чтобы сообщить его величеству, что знамя его верного подданного было из первых, вставших в строй при звуке труб крестового похода.

Балтасар Косса фонтанировал идеями с истинно цезарианским размахом, живописуя картину грядущего мироустройства, которое станет вполне достижимо, как только он взойдет на трон римского понтифика. Необходимость разгрома Баязида и Тамерлана представлялись ему препятствием досадным, но, по сути, мелким.

Кому-либо не столь подробно осведомленному о деяниях сего достойного прелата такое отношение могло показаться непростительным легкомыслием и пустозвонством. Для тех же, кто помнил о дерзких набегах безжалостного пиратского адмирала, графа Коссы, его слова свидетельствовали лишь об одном: его высокопреосвященство бесповоротно решил для себя расправиться с Железным Хромцом.

— …И более того скажу, друзья мои, в самом писании многое надо переосмыслить. Ибо, клянусь сандалиями апостолов, осмеливавшихся ступать на тень Спасителя, если мы сегодня не сделаем церковную службу ближе и понятнее последнему нищему — этот нищий не поленится и сделает это сам. Нельзя одновременно кричать о воздаянии на том свете и вкушать радости на этом. Что толку бояться Господа, как волка в темном лесу. Бог любит нас, а любовь, как и хорошее вино, пусть и с привкусом горечи, но все равно радость. Солнце, растворенное в крови!

Так пусть же катится к Люциферу весь этот помет самоистязателей, решивших на веки вечные отбить аппетит у святого Петра, явившись к нему в столь непристойном виде. Бог есть любовь, Бог есть радость! Даже Иисус, если вдуматься, наставил нос врагу рода человеческого, воскреснув после смерти. Мы уже спасены, и нам открыт путь к вечной жизни. Так пусть черти умерщвляют плоть, если она у них есть, пусть Сатана постится за весь род людской. Мы же будем радоваться и славить Господа в доброте и всемогуществе его. — Кардинал набрал воздух, чтобы продолжить содержательную речь, но тут в комнату его покоев бочком, чтобы не сбить с мысли преосвященнейшего оратора, втиснулся Кристоф де Буасьер.

— Вот этот юноша, — заметив оруженосца, Балтасар Косса простер к нему указующую длань, — должен был бы почитаться грешником. Я видел наброски ее высочества Анны Венгерской, которые он сделал. Там она вовсе не похожа на праведницу после долгого поста. На этих изображениях она предстает самой желанной женщиной в мире.

Кристоф потупил взор и покраснел.

— Не посыпай голову пеплом. Лучше помой и расчеши свои дивные кудри. Ибо зачем держать в запустении то, что Господь создал в великолепии. Итак, я спрашиваю вас, друзья мои, счесть ли нам грешником сего юношу лишь за то, что глаз его зорок, рука тверда и сердце тянется к истине, которая прекрасна?

— Нет, — покачал головой Камдил, — наоборот, его стоит ценить как человека, щедро являющего миру отпущенные ему Господом дарования. Однако, ваше высокопреосвященство, позвольте юноше сообщить новости, которые он принес.

— Купец не уехал из города, — все еще красный от всеобщих похвал, сообщил оруженосец. — Он уже приготовился к отъезду, когда глашатаи объявили о предстоящем чуде. Грек отправился смотреть, как поспеет драгоценный урожай. Увиденное настолько потрясло его, что он бегом вернулся в гостиницу, заперся там и никуда не выходит.

— Никуда не выходит? — уточнил Камдил.

— Точно так.

— И слугу никуда не посылал?

— Разве только за вином и еще за молоком.

— И сидит оное млекопитающее в своей конуре, переживая успехи нашей аграрной реформы, — вздохнул Лис.

— Кстати, о конуре, — вспомнив что-то, вновь заговорил де Буасьер, — купец дважды выглядывал из комнаты. И всякий раз, когда на улице громко лаяли собаки.

— Вот оно, значит, как. — Сергей недобро улыбнулся. — Пропала собака по кличке Дружок? Ну ничего, разлука не будет долгой. Как там твоя прелестная прапрапра?

— Будет рада увидеть вас вновь, — улыбнулся юный де Буасьер.

Охотники сбились в кучу, и обескураженные собаки напрасно лаяли, стараясь привлечь к себе их внимание.

— Что с ней? Что с ее высочеством? — кричали те, кто за чужими спинами не мог увидеть происходящего.

— Она без чувств! Потеряла сознание. Она увидела сову.

Охота герцога Бургундского, по праву считавшаяся одной из самых лучших в христианском мире, была окончательно и безнадежно испорчена. Ее высочество Анна Венгерская лежала в густой высокой траве, не подавая видимых признаков жизни.