Большие Черниговские курганы очень интересны, так как сам факт их созидания свидетельствует о громадных затратах человеческого труда, быть может, труда зависимого населения.

Не может быть и спора по вопросу о том, пришлому или автохтонному населению принадлежат большие Черниговские курганы. Обычай сожжения и похоронения один и тот же и в богатых и в бедных могилах. [437] На то, что это была местная, господствующая знать, указывает хотя бы то обстоятельство, что имена погребенных в могилах X в. летопись не сохранила. Они не были «Рюриковичами» в представлении летописца, и он их, вполне естественно, не знал. Наличие в их могилах замков, серпов [438] указывает, во-первых, на развитой институт частной собственности, а во-вторых — на эксплуатацию сельского населения, так как серпами пользовалась, конечно, не знать, а те, кто вынужден был на нее работать. Серпы в могилах знати — пережиточное явление, но в данном аспекте чрезвычайно интересное.

Богатые могилы и курганы Северской земли несомненно представляют собой погребения местной знати. Северяне вступают в последнюю стадию варварства, и эта знать уже превращается в господствующий класс.

Появляется рабство.

Об этом говорят, прежде всего, так называемые «сопроводительные погребения». В «Черной могиле» было обнаружено огромное кострище диаметром в 11 м.

Судя по остаткам костей и вещей, на костре было сожжено несколько человек, в том числе женщин, за что говорит наличие женских украшений.

Подобного рода сожжения свидетельствуют о том, что вместе с князем (а «Черная могила», по-видимому, была могилой именно племенного князя) сжигались и принадлежавшие ему рабы и рабыни.

О подобном обычае русов сжигать своих покойников говорит Ибн-Фадлан.

У с. Шестовицы раскопками 1925 г. обнаружено сопроводительное погребение рабыни.

Подобные сопроводительные погребения были именно погребениями рабынь-наложниц, а не свободных жен, так как они встречаются лишь в богатых могилах. Это подтверждается и наличием многочисленных отдельных погребений свободных женщин. [439]

Договоры русских с греками, древнейшая редакция «Русской Правды», так называемая «Правда Ярослава», и другие источники рисуют нам уже классовое общество. Налицо первое разделение общества на классы — рабов и рабовладельцев, о котором говорит В. И. Ленин в «Лекции о государстве». В договорах упоминается о «челяди». Рабы были в хозяйстве у матери Феодосия Печерского, и с ними он работал. [440] Малуша, мать Владимира, дочь Малка Любчанина, родом из того города, от имени которого он получил свое прозвище, была рабыней-ключницей Ольги. [441] Раб — первая категория зависимого населения, встречающаяся в «Русской Правде». Рабов эксплуатируют. Времена отмечаемого Псевдо-Маврикием легкого рабства у славян прошли вместе с разложением родового строя. Выделившаяся из общины верхушка — бояре и великие князья — превращается в господствующий класс, базируясь, во-первых, на своем экономическом могуществе, во-вторых — на эксплуатации рабочей силы раба в своем хозяйстве. Это еще более усиливало господствующую верхушку, ослабляло прочих общинников и приводило к тому, что путем открытой экспроприации, закабаления, ссуд и т. п. господствующая знать распространяла свое влияние и, следовательно, эксплуатацию на своих бывших соплеменников, сородичей и сообщинников. Патриархальное рабство перерастает в феодальные формы зависимости.

«Челядь», первая категория зависимого населения во времена «Русской Правды», сложная и в то же самое время аморфная, вырастает из патриархального рабства.

В глубокой древности термин «челядь», «челядо» означал семью, детей, лиц, подчиненных власти отца, патриарха. Позднее, в состав семьи входили пленные, причем сами пленные могли быть рабами, слугами, а иногда, по прошествии определенного срока, «свободными» членами семьи и «друзьями, как говорит о подобного рода явлении у славян Псевдо-Маврикий (Маврикий Стратег). Еще позже, в VIII–X вв. и во времена „Русской Правды“, „челядь“ обнимает собой разновидности барской дворни, вышедшей из патриархальной familia; термин живет и в процессе своей жизни заполняется новым содержанием, обнаруживая, однако, тенденцию к исчезновению. По своему содержанию он столь же сложен, сколь и важен для правильного понимания общественных отношений IX–XII вв.». [442] «Челядь» — прежде всего рабы, приобретаемые главным образом в результате «полона», в процессе войны или «полюдья», которое часто не отличалось от первой. В ряды «челяди» становится, по-видимому, и общинник. Но понятие «челядь» несколько шире, чем собственно раб — «холоп». Челядью являются и слуги, работающие в хозяйстве или управляющие им, как то: тиуны, старосты — сельский и ратайный и т. д., в военное время составляющие личную дружину какого-нибудь «светлого» и «великого» князя, или «великого боярина». Эти слуги, фактически отличаясь своим положением от простого раба, юридически являются теми же рабами. Сам факт, что все, в какой-то мере попавшие в зависимость от князя или боярина, становятся в положение раба, — чрезвычайно характерен для того времени. «Челядью» называется всякий, попавший в результате главным образом «полона» в рабскую или полурабскую зависимость от господина, играющий даже роль первого слуги, а не только раб. Небольшое по своим размерам хозяйство, включающее в себя запашку, сады, огороды, выпасы и выгоны для скота, сам скот, «бортные ухожаи», «бобровые гоны», «ловища» и «перевесища», и прочие промыслово-охотничьи и рыболовные угодья, держится на «челяди», точнее — на эксплуатации труда челядинов. Они обслуживают и собственно хозяйства князя, и хозяйства «великих» и «светлых» князьков, и бояр (в большинстве случаев дружинников князя, составляющих его «переднюю» дружину), и их «двор» в широком смысле слова — усадьбу, дом, семью, разных «воев», скоморохов, волхвов и прочих лиц, сливающихся с семьей князей и крупных бояр и наполняющих их горницы и гридницы. Феодальное землевладение еще не сложилось. Оно лишь зарождается, да и подобное хозяйство князей и бояр без оговорок феодальным назвать еще нельзя.

В летописных источниках и в прочих письменных памятниках мы найдем очень немного скудных упоминаний о крупном землевладении в древней Руси и то не ранее X в. Это, с одной стороны, объясняется и самим характером памятника, оставляющего подобного рода вопросы в тени, а с другой стороны, еще и тем, что сколько-нибудь крупных земельных владений, больших промысловых и сельских хозяйств, принадлежащих одному лицу, было еще не так-то и много, и в своей работе Б. Д. Греков собрал все известные нам указания источников на подобного рода явление. [443]

Складывающаяся в IX–X вв. общественная верхушка чрезвычайно пестра и разнообразна. В этот период древняя сельская община выделяет в процессе своего разложения господствующую прослойку. Последняя предстает перед нами в древнейших письменных источниках под наименованием «огнищан», «старой чади», «нарочитой чади», «старцев градских», а, возможно, иногда и «лучших мужей». «Огнище» означает и огонь — домашний очаг, и род, родство, [444] и, наконец, рабов, [445] что указывает на чрезвычайную древность термина. «Старая», или «нарочитая» чадь, — туземная знать, выросшая из семейных общин, некогда управлявшая и распоряжавшаяся «простой чадью» — членами общины, родственниками между собой, а затем захватившая в свои руки лучшие угодья, земли-выгоны, охотничье-промысловые и рыболовные участки, «бортные ухожаи» и т. п. «Старая», или «нарочитая» чадь, — рабовладельцы, хозяева «челяди». Но «лучшие мужи» не удовлетворяются эксплуатацией труда челяди. Они захватывают общинное имущество, запасы, закабаляют своих сообщинников. Здесь уже складываются отношения феодальные, и бывший общинник предстает перед нами в качестве закабаленного человека, положение которого часто мало отличалось от положения раба.

Не говоря об XI–XII вв., мы уже в X в. встречаем упоминания о феодальном землевладении. В 947 г. Ольга устанавливает перевесища по Днепру и Десне, «и есть ее село Ольжичи и доселе». [446]

Феодосий Печерский, живший в Курске, ходит в села своих родителей, где работает наравне с рабами. О селах, как частной собственности, мы узнаем из его же «Жития», где он рассказывает о том, как спокойно ожидал заточения, мотивируя свое спокойствие тем, что «еда ли детей отлучение или сел опечалует мя». [447] Всем нам известно весьма скудное количество указаний о феодальном землевладении в X в., не говоря уже о IX в. По отношению к IX в. таких указаний нет, но то, что мы видим в XI, а особенно в XII в., т. е. развитая феодальная земельная собственность, заставляет искать ее зарождение во второй половине IX в. и в X в., и это вполне естественно, так как внутри древнерусского общества уже действуют силы, подготавливающие феодальный способ производства.