— Мы отомстим сразу за всех, за миллионы, — сказал ему Флери, думая о своем обезглавленном отце.

Лаура Грувель… Сток оплакал ее, как Женевьеву.

— Недостаточно убить тиранов, надо уничтожить тиранию, — сказал Флери в ответ на предложение портного проникнуть во дворец и подложить бомбу под королевскую спальню. — Король вреден, лишь когда опирается на всякую аристократическую и банкирскую сволочь. Без них он — петрушка из кукольного театра. Он — ничто. Восстание — вот наша прямая цель.

«Общество времен года» деятельно готовилось испробовать свои силы в уличной борьбе. Ждали Бланки для окончательного решения. Барбеса Сток со времени церемонии на Рю Оноре но встречал, но познакомился с его ближайшим другом, Мартеном Бернаром.

Мартен Бернар происходил из семьи, где профессия наборщика передавалась из поколения в поколение. В свободную минуту он любил вспоминать свою жизнь, и Сток отдыхал, слушая его рассказы. Еще в эпоху реставрации, почти незнакомую немецкому портняжьему подмастерью, Мартен Бернар стремился сразиться с деспотами.

Робеспьер и монтаньяры были его религией. В жажде сразиться за свободу он пытался пробраться в Грецию.

— Весь мир — моя родина, — повторял он часто.

Как и Сток, он увлекался учением Сен-Симона, но оправдание неравенства, проповедовавшееся Сен-Симоном, оттолкнуло Бернара.

— Они осветили мне цель жизни. И за то спасибо, — пояснил Мартен Бернар.

Зарабатывая пропитание за типографским станком, он вернулся к пролетариату и занялся теоретической и практической политикой. Он был неутомимым руководителем стачек. Он побуждал рабочих объединиться для борьбы с «промышленным феодализмом».

— Печальным доказательством того, что республиканское чувство еще недостаточно развито у рабочих, — говаривал Мартен Бернар с тех пор, как, разочаровавшись в сен-симонизме, начал склоняться к коммунизму, — служит то, что они понимают под словом «освобождение» возможность самим обратиться в буржуа: приобрести мастерскую и инструменты. Этот путь — проклятый и опасный, ради него не стоило проливать кровь. Один буржуа заменит другого.

Никто лучше Мартена Бернара не ориентировался в политической неразберихе и интригах, установившихся вокруг трона. Он терпеливо и пространно объяснял Стоку и его товарищам положение дел в стране, происки банкиров, интриги Гизо, комбинации парламентской коалиции. Сток в шутку прозвал его за это «вельможей».

— Как только Молле получит отставку, начнется министерский кризис, который значительно ослабит и поколеблет правительство, — заявил как-то в начале 1839 года на собрании «недели» Мартен Бернар. — Это и будет подходящей, дарованной самой историей, минутой для действия.

— Пусть мужество наше будет поддержано мыслью о наших английских братьях, более двух лет добивающихся хартии. Ни пули, ни тюрьмы не заставили их сдаться, — добавил Флери, однажды побывавший в Англии.

— Протянем же им руку и пойдем сомкнутыми рядами на бой с деспотизмом промышленников и королей.

— Ждать более мы не можем, — заявил решительно Сток; ему не терпелось. — Мы тащим на своих горбах правящие классы. На французском знамени еще явственнее, чем во времена проклятой реставрации, выписаны наглые слова: «Да здравствует французский банк!» Наше терпение истощается. И если ты, Мартен Бернар, и вожди «года» будете далее медлить, мы сами выйдем на улицу, как восемь лет назад в Лионе.

Ко времени возвращения Бланки в Париж «Общество времен года» насчитывало свыше тысячи проверенных, готовых пожертвовать собой борцов-пролетариев.

Патроны были готовы, порох, закупленный постепенно, малыми количествами, свезенный в надежные хранилища, ждал взрыва. В Париже росло недовольство. Изо дня в день возрастали цены на хлеб и зерно. Лавчонку пустовали, и лавочники негодовали и грозили правительству 1789 годом. Заработной платы рабочих едва хватало им на пропитание. Палата была распущена, король тщетно пытался составить кабинет и примирить враждующие буржуазные партии. Бланки мобилизовал свое войско.

На 12 мая руководящий штаб назначил выступление. Сток и Мартен Бернар ночами разрабатывали маршрут, по которому должен был двигаться их отряд.

До позднего вечера Иоганн в портновской мастерской пришивал пуговицы и подшивал подкладку к щегольским жилетам. Скроенные из бархата, шелка, тонкой шерсти, однотонные и узорчатые, с искрой, в полосочку, в клетку, они лежали перед ним на деревянном столе грудой панцирей. Какие сердца будут биться под этими кармашками, предназначенными для часов, для цепей с брелочками, для надушенного дамского локона? Сердца трутней, эгоистов, жуликов, казнокрадов, ожиревшие, вялые сердца все испытавших скряг и торопливые, нервные сердца честолюбцев, без устали пробирающихся к власти, к деньгам, к пресыщению. Иоганн пришивал за пуговицей пуговицу и напевал. Как знать, не прострелит ли он вскоре этот жилет, целясь в грудь врага?