Но мутная Шпрее в Берлине, но грязная набережная Берлина, но скрип меланхолических барок так мало напоминали рейнские ландшафты…

Первым гостем Карла спустя несколько дней после его приезда был Фриц Шлейг.

— Твой отец поручил мне в последнем послании вытащить тебя из норы на свет, — начал он с порога комнаты, — Не думаешь же ты сделать карьеру, зарывшись, как крот, в свои учебники?

Он раскидал книги, обшарил пыльные углы и изобразил на лице полнейшее разочарование.

— Этак замуровав себя в четырех стенах, ты высохнешь, как мумня. Я не вижу здесь ни одной бутыли вина, пи одного разбитого стакана. Ты позоришь звание сына Рейна, ты оскопляешь душу… А, пишешь стишки? Так-с. Юриспруденция… Хорошо! Но музы поэзии и науки вряд ли могут предотвратить скуку. С твоими знаниями, с твоим умом ты мог бы найти лучшее времяпрепровождение.

Карл посмеивался в ответ. Но Шлейг не унимался:

— С твоими качествами ты мог бы попасть даже в салон Варнхагена фон Энзе. Господин Ениген может составить тебе протекцию.

— На какого дьявола мне тратить время на салонную болтовню и сплетни тех же трирских ослов и сорок, перенесенных на берлинскую почву? Жизнь ставит столько проблем при очень небольших сроках, отпускаемых на их разрешение. Благодарю!

Фриц даже подскочил.

— И ты думаешь пробиться в жизни и запять в ней должное положение, въезжая верхом на проблемах, а не на людях?!

— Это, во всяком случае, интереснее.

— Интереснее салона фон Энзе? Еретик! Мятежник! Да я уже два месяца добиваюсь того, чтобы племянница Варнхагена, надменнейшая Людмила Ассинг, дама с манерами подлинной герцогини, допустила меня на свои приемы от пяти до восьми. Да там бывают сливки общества! Там пропасть интереснейших людей. Гумбольдт, граф Иорк, Пюклер-Мускау, Бентейм, граф Линар, — говоря об аристократических салонах, Фриц невольно становился напыщенным.

— Но мне какое до них дело! Вот если бы была жива Рахиль Варнхаген, пожалуй, стоило бы познакомиться. У нее, кажется, бывал Гейне.

— Ну что такое поэт, да еще опальный! Сейчас там бывают министры, придворные дамы, иностранные дипломаты. Тебе и этого мало? Можешь встретить на Мауэрштрассе, наконец, и представителей литературы, ученых, Риттера например.

— Уж не предложишь ли ты мне заодно пролезть в салон принцесс Курляндских? Говорят, там с масленицы до конца светского сезона бывают также принцы, — удивил Карл Шлейга неожиданным знанием берлинского высшего света.

— Ну, это уже не наши сферы. Надо знать свое место. Мы покуда еще не в чинах, не при деньгах. Мы папенькины сыновья…

— Не я.

— Ого! Но не будем спорить. Завтра хоронят господина Шварца. Скажу тебе по секрету: на племяннице этого скряги я рассчитываю жениться. Итак, не огорчай своих родителей, уступи. Этот почтенный дом — клад Для нас. Там соберется немало влиятельных людей, весьма полезных для студентов без имени и пока что без капиталов. Будет и господин Эссер, друг наших отцов.

— Да, но зачем нам быть на похоронах? В качестве Добровольных плакальщиц? Погребенья не входят в компетенцию юристов.

— В Берлине они бывают веселее балов. Бюргеры любят родиться, жениться, даже умирать, был бы повод блеснуть.

— Нет, я занят. Филистерские развлечения мне надоели в Трире.

— Карл, ты пойдешь, клянусь трирской мертвецкой! Я сам принесу тебе креп для шляпы. Не надевай по рассеянности светлого жилета и припаси темные перчатки. Иначе — неприлично. Сделай это ради господина Генриха Маркса.

На следующее утро Шлейг разбудил земляка и, несмотря на его сопротивление, стащил с лестницы и усадил в наемный экипаж. Черный флер, наспех прикрепленный к полям шляпы, топорщился и шелестел. Маркс тоскливо зевал. Он утешал себя, однако, тем, что юстиции советник будет удовлетворен вниманием сына к покойному господину Шварцу и его семье.

— Я избавлюсь тем самым от необходимости разносить приветствия по десятку адресов, навязанных мие родителями, — сказал он меланхолически.

Фриц был другого мнения.

— Такое поведение не принесет жизненной выгоды, — возразил он, разглядывая себя в стекле большого извозчичьего фонаря. — Нужные люди существуют наподобие земных ангелов. Они и есть тот счастливый случай, который так необходим нам, молодым, стремящимся запять место в жизни. Вот я, например. Приехал в Берлин без гроша. Всем моим достоянием был конверт, письмо к нужному человеку. «Сын Фриц, — писал мой отец под мою диктовку, — по недостатку средств вынужден будет, чтоб продолжать обучение, также и служить. Господь даровал нам двенадцать дочерей, — товар, который не легко пристроить в жизни без приплаты. Обращаюсь к тебе, мой дорогой друг юношеских лет, счастливых заблуждений, надежд»… и так далее и так далее. И что бы ты думал, Маркс? Шалопай, как называют меня в Трире бюргеры, высидит все-таки золотое яичко!