Катерина Буври с группой женщин была немедленно отправлена строить баррикады на мосту Сен-Клэр, чтобы задержать неприятельскую переправу. Двух фургонов, заранее приготовленных мешков с землей и нескольких разбитых станков оказалось достаточным для этой цели.

Из рваной юбки старуха Буври смастерила черное знамя и прикрепила его к перилам моста.

Отступление происходило под прикрытием непрерывного артиллерийского огня.

На мосту Сен-Клэр отстреливающиеся на ходу гвардейские канониры, драгуны и линейные солдаты бросились в атаку на баррикаду, которую отстаивали дети и женщины. Прежде чем из ворот города в тыл врагу вышел рабочий отряд, все защитники моста были перебиты. Первой пала Катерина Буври. Истекая кровью, старуха упала на разбитый станок.

В сумерки рабочие отряды вступили в город, где принялись тушить возникшие пожары и устанавливать порядок. Первый приказ, выпущенный победителями, гласил о том, что воровство и грабежи будут наказываться смертью. Бувье-Дюмолар остался на посту префекта и выпустил воззвание, призывающее к спокойствию. Госпожа Брюс и Генриетта после двухдневного пребывания в доме рабочего в Круа-Русс вернулись домой, но не отыскали Броше. Фабрикант бежал следом за графом Роге. Генриетта нашла отцовский особняк пустым и нетронутым. Рабочие охраняли улицы и не допускали грабежей.

— Мы добиваемся исполнения обязательств, которые негоцианты приняли на себя двадцать пятого октября. Мы не хотим анархии. Нам нужны работа и хлеб, — сказал Буври над братской могилой, в которую при свете факелов в первую ночь после победы положили несколько сот деревянных ящиков с телами павших в бою.

Двадцать четвертого ноября решившие покинуть погреба и вылезти на свет обыватели толпились у заборов, сплошь заклеенных воззваниями и прокламациями.

«Мы хотим прекратить кровопролитие, и генерал, движимый чувством гуманности, согласился на отступление гарнизона. Бойтесь анархии! Подумайте о ваших семьях и о городе», — взывал Бувье-Дюмолар.

Серые листы смотрели тысячами зрачков-букв на оробевшие, измятые существа, едва оправившиеся от пережитых страхов.

Иногда у забора останавливался подлинный участник восстания, нередко он дочитывал до конца никем не подписанную прокламацию — плод творчества мелких буржуа и зажиточных ремесленников Лиона.

«Французская кровь была пролита французами, — писали они. — После печальных событий, свидетелями которых мы были, возрадуемся, что ужасная борьба окончилась. Но пусть победители сумеют воспользоваться победою, купленной так дорого, иначе она станет для них более роковой, чем поражение. Мы уже сказали, задолго до того как вопрос был решен оружием, что вся наша симпатия на стороне массы тружеников, тех, кого усидчивая работа не ограждает от голода. При виде трудолюбивых семейств, скученных в нездоровых мастерских, истощающихся в работе без отдыха, измученных постоянной необеспеченностью завтрашнего дня, душа наша часто наполнялась глубокой и скорбной жалостью, — мы понимали, сколько потрясающего в этих криках, требующих смерти или справедливой оплаты. Но эта оплата сможет быть достигнута только порядком и свободою для всех, — без порядка, без свободы нет промышленности, нет работы, есть анархия, разорение, нищета, смерть нации. Несмотря на различие интересов, все мы — добрые французы. Друзья июльского правительства, остережемся, чтобы враги но пожелали воспользоваться нашими несогласиями и не зажгли междоусобной войны, столь счастливо потушенной».

Жорж Дюваль был послан генералом Роге в Париж с подробным донесением королю.

«Любовь моя, — писал Дюваль невесте в письме, которое ворожея Деи, подрабатывавшая на шпионаже в пользу отступившей армии, бралась передать в город, — жди терпеливо! Еще несколько дней — и мы войдем в город победителями, во главе с наследником и славным маршалом Сультом. Изгони из своей памяти пережитое. Забудь дни слез и ужаса, долгие ночи страха и агонии. Я вознагражу тебя за это. Пользуйся своим правом и требуй от черни уважения и покорности.

Стоя на коленях, целую край твоего платья, моя мужественная героиня. Господин Броше заискивает передо мной и обещает нам не только благословение, но и все полагающееся тебе приданое».

В Париже о Лионском восстании стало известно лишь 24 ноября.

Негласным распоряжением правительства немедленно была усилена ночная охрана города. Шныряющие в толпе соглядатаи доносили, что анархисты всех мастей радуются и настороженно наблюдают за происходящим в шелкоткацкой столице. Начались стачки среди портовых рабочих речных пристаней под Парижем. Комиссар полиции не посмел, однако, вмешаться. На бирже царила паника. Палата депутатов заседала беспрерывно. Но сведения из Лиона поступали отрывочные и противоречивые. Прибытие посланца от командующего войсками графа Роге пришлось весьма кстати. Перепуганный король пожелал немедленно выслушать донесение, и Жорж Дюваль в карете президента палаты был доставлен на высочайшую аудиенцию в Тюильри.

Бувье-Дюмолар вот ужо три дня не покидал префектуры. Он внимательно следил за развертывающимися событиями и, пользуясь доверием рабочих, делал все возможное, чтобы победившее восстание выдохлось, не дав политических результатов.

— Город несколько дней как занят рабочими, но я у власти, подобно многим из ее законных носителей. Победители исчезают с улиц в последние дни, они отрекаются сами от победы. Чего еще ждать от невежественной массы! — говорил Дюмолар своему помощнику. — Им нужны поводыри.

— Боюсь, что, покуда вы тут рассуждаете, пастухи для баранов нашлись помимо вас и нас, — раздался в это время сиплый бас ворвавшегося к префекту без доклада лионского мэра Буассе. — Извольте, взгляните, — прохрипел он и бросил на стол шероховатый серый лист.

Одышка мешала потрясенному мэру говорить. Он негодующе сопел и размахивал руками. Префект департамента Роны, скрыв беспокойство, пробежал глазами печатный текст принесенной прокламации.