А, черт! Я и забыл, что он священник. И, поняв, что снова попал впросак, разыграл еще одну сценку с куриной костью, стараясь что-нибудь придумать. И говорю:

— Господи, ты что думаешь, в тамошней церкви всего один священник проповеди читает?

— Да зачем же их больше-то держать?

— Здрасьте! — а королю кто проповедовать будет? Нет, я такой девчонки, как ты, отродясь не встречал. Да в той церкви священников — не меньше семнадцати.

— Семнадцати! Бог ты мой! Я бы все их проповеди нипочем не высидела, хоть пообещай мне за это царствие небесное. Их, небось, на неделю хватает, никак не меньше.

— Глупости, они же не все в один день проповедуют, а по очереди — сегодня один, завтра другой.

— Ладно, а что же тогда остальные делают?

— Да ничего особенного. Сидят себе в церкви или прихожан с тарелкой для подношений обходят — то да се. Но по большей части бездельничают.

— Тогда зачем их столько набрали?

— А для шику. Неужели непонятно?

— Чушь какая, слышать об этом больше не хочу. А скажи, как в Англии слугам живется? С ними там лучше обходятся, чем мы с нашими неграми?

— Ну уж нет! Там слугу и за человека-то не считают. И обходятся с ним хуже, чем с собакой.

— А выходные у них бывают, как у наших? На Рождество, на Четвертое июля и на Новый год целая неделя?

— Нет, вы только послушайте! Сразу видно, что ты в Англии не была. Я тебе так скажу, Зая… Джоанна, у тамошних слуг вообще ни одного выходного во всем году не бывает, они ни в цирк не ходят, ни в театр, ни в негритянские балаганы, никуда.

— А в церковь?

— И в церковь тоже.

— Но ведь ты-то в церковь ходишь.

Ну вот, опять опростоволосился. Забыл, что я слуга старика. Впрочем, я тут же придумал объяснение — камельдинер, дескать, это не то, что обычный слуга, и в церковь ходить он просто обязан, хошь не хошь, и сидеть в ней со всей семьей — такой в Англии закон. Не очень-то ловко у меня получилось, я как закончил, сразу понял — совсем я ее не убедил. Она говорит:

— Дай честное индейское, что не врешь.

— Честное индейское, — говорю.

— Ни капельки?

— Ни капельки. Ни вот столечко, — говорю я.

— Положи руку на эту книгу и скажи еще раз.

Ну, я вижу — это всего-навсего словарь; положил на него руку, поклялся. Она, вроде бы, успокоилась и говорит:

— Ладно, кое в чем ты, может, и не соврал, но всему остальному, ты уж меня прости, я поверить не могу.

— Чему это ты не можешь поверить, Джо? — спрашивает Мэри Джейн — она как раз в этот миг вошла в кухню, а за ней и Сьюзен. — Разве можно так разговаривать с мальчиком, оказавшимся в чужой стране, вдали от своих. Это нехорошо и некрасиво.

— Вот всегда ты так, Ми, — бросаешься на помощь тому, кого и обидеть еще не успели. По-моему, он мне наврал, ну я и сказала, что меня ему провести не удастся — и ничего больше. Уж такую-то мелочь он как-нибудь переживет, верно?

— Мне все равно, мелочь это или не мелочь. Он наш гость, он здесь среди чужих, и разговаривать с ним так нехорошо. Будь ты на его месте, тебя бы такие слова пристыдили, ну и не говори людям то, от чего им стыдно становится.

— Но, Ми, он же сказал…

— Мне не важно, что он сказал, дело вовсе не в этом. Дело в том, что ты должна быть с ним доброй и не напоминать ему о том, что он не у себя дома, а среди чужих людей.

А я говорю себе: и вот у этой девушки наш старый ящер деньги спер, а ты и пальцем о палец не ударил, чтобы ему помешать!

И тут в разговор вступила Сьюзен и — вы не поверите — такую Заячьей Губе выволочку устроила, что даже у меня волос дыбом встал!

Я думаю — вот и еще одна девушка, которую я ограбить помог!

А следом за нее опять Мэри Джейн принялась — она, вообще-то, девушка была тихая, ласковая, но тут разошлась не на шутку и, когда закончила отчитывать Заячью Губу, от той, почитай, и мокрого места не осталось. Она только стонала, моля о пощаде.

— Ну ладно, — говорят ей сестры, — попроси у мальчика прощенья и забудем об этом.

И Заячья Губа попросила у меня прощенья, да так красиво и кротко, что я бы век ее слушал, — я бы ей и еще одну гору вранья наворотил, лишь бы снова услышать, как она потом извиняется.

И опять говорю себе: а ведь ты и ее помог обобрать. Тут девушки захлопотали вокруг меня, стараясь, чтобы я чувствовал себя как дома, среди друзей. А я почувствовал себя мерзавцем, подонком и гадом — и решил: вот кровь из носу, а я им эти деньги верну.