– Однако, крепкие у тебя воины, Константин Алексеевич, – признал Зализа, когда Росин позвал его к котлу с готовыми щами. – А меня ноги не держат.

– Это потому, Семен Прокофьевич, – отказался от похвалы Костя, – что ты всю жизнь лошадиными ногами пользуешься. Вот и задохнулся с непривычки. А мы в большинстве пехом бегаем. И по горам с амуницией за тридцать кило скакать приходилось, и через леса с рюкзаками пробиваться. Прогресс, елы-палы, называется...

Опричник, как это не раз случалось в разговорах с осевшими на его земле иноземцами, половины произнесенных боярином слов не понял, но переспрашивать не стал, вытянув из-за голенища тряпицу с ложкой, развернул главную драгоценность любого русского человека и потянулся ею к соблазнительно пахнущему вареву.

– Вы как замок епископа брать собираетесь?

Опричник и Костя вздрогнули.

– А это ты, Игорь, – кивнул Росин. – Заговорил... Ничего, еще пару дней, и выдернем мы твою племянницу из замка.

– Как? – жутковато отливая молодой кожей в вечерних лучах, Картышев опустился рядом и тоже потянулся к котлу.

– Так же, как в Кодавере, боярин, – не поленился в подробностях пересказать Зализа. – Про то, что мы побережье пощипать пришли в Юрьеве уже знают. Наверняка ополчение поднимут, ратников соберут, помчатся нас выбивать. В замках ливонских и так гарнизоны больше двадцати латников не стоят, а ноне и тех к озеру отправят. В замке у епископа больше пяти-шести воев не останется, крест святой положить могу, – опричник размашисто перекрестился. – Против нашей рати им не устоять. Рвов вокруг замков схизматики не роют, ленятся. Мостов подвесных перед воротами не ставят. Их и ранее мужики псковские ватагами грабили, а ноне, когда государь пищали стрельцам выдает, наряды большие при войске завел – так и вовсе не устоят. Константин Алексеевич ратников своих перед воротами выстроит, несколько залпов дадут, пока мы с боярыней Юлией, да братьями Батовыми стрелами вас прикроем. Потом тараном выщербленные ворота ударим, и внутрь войдем.

– Долго и шумно, – поморщился Картышев.

– Слушай, Игорь, – вздохнул Росин. – Ты нам загадки не гадай. Хочешь сказать, говори толком, а не цеди по два слова через зубы.

– Пока вы по воротам залпами лупить станете, епископ пленных может перебить.

– Это почему? – не понял опричник.

– Долго будет стрельба длиться, – пояснил Картышев. – Епископ увидит, что замка ему не удержать, и пленных перебьет.

– Зачем? – опять не понял Зализа.

– Чтобы не достались никому.

– Кто?

До сознания уроженца шестнадцатого века никак не доходила цель убийства людей, которые не первый день находятся в твоей власти, наверняка уже работают по хозяйству или посажены на землю. Страсть потомков, пришедших на планету спустя четыре века после его рождения, к бессмысленным убийствам не находила места и понимания в разуме привыкшего к схваткам и крови опричника. Перебить пленных со зла, после боя – бывает. Зарубить жадного селянина, не желающего признавать право победителя на добычу – сам виноват. Сварить живьем в вине или на кол посадить – так такое только по судебному приговору возможно. Сам он без колебаний вешал станишников – но сие есть их собственное желание. Не хочешь висеть – не разбойничай. А убить просто так, чтобы не освобождать или не отдать другому? На такое даже безбожные татары никогда не решались – и после взятия кованой конницей казанских и астраханских городов и селений, после казачьих набегов на Крым русский полон в большинстве возвращался домой в целостности.

– Епископ, поняв, что его замок вот-вот возьмут, может приказать перебить пленников, – упрямо повторил Картышев.

– Я понимаю, Игорь, ты за племянницу беспокоишься, – мягко начал Росин, но его внезапно перебил Зализа:

– Прости, Константин Алексеевич, но боярин дело сказывает. Пальбу нашу в городе услышат, и подмогу к замку могут послать. Так что предлагаешь, Игорь Евгеньевич?

– По-тихому замок взять. Через стену перемахнуть, или в окно влезть и ворота открыть.

– Как? Лестниц у нас нет, а вязать долго.

– Веревку забросить, или шестом подняться.

– Постой... – опричник вытянул шею. – Прослав! Подь сюда. Ты замок епископский видел?

– О прошлом годе видал, – кивнул, подходя, проводник. – Агромадина изрядная.

– А поподробнее нельзя? – попросил Росин.

– Ну, с виду он на избу похож. Но каменную. В длину саженей пятьдесят будет, да в ширину сорок. По бокам стены саженей пять в высоту будут, окна узкие. Крыша черепицей крыта. А спереди, где ворота, стена широкая очень, а в высоту саженей десять. И башня сделана. На ней знамя епископское, и караульный всегда стоит.

– Угу, – подергал себя за ухо Росин. – Черепица кладется поверх досок. Так что, даже если на крышу и забраться, то ее так просто не разобрать. А в это время сверху с башни лучники бить станут. Не пойдет. Постреляют, как буржуинов в тире.

– Караульного мы грохнем, – покачал головой Картышев, – не в счет.

– Думаешь, не услышит никто, как ты крышу ломаешь? – покачал головой Росин. – Найдется, кому пристрелить. Так что, бесшумно не получится. А если шуметь: так проще со всех стволов по воротам долбануть, и тараном разнести. А от городского подкрепления потом из-за стен отобьемся.

– А как уходить станем, если обложат? – Картышев задумчиво подвигал нижней челюстью из стороны в сторону. – Веревку стрелой через стену перекинуть, и забраться.

– Десять саженей минимум, – напомнил Росин. – Пятиэтажный дом. Ты в доспехах на такую высоту по веревке влезешь? Или даже без них, просто с мечом?

Зализа молчал, прислушиваясь к разговору. Он отнюдь не считал себя новичком в воинском деле, но странные иноземцы уже показали дивную сноровку и хитроумие в пользовании пушками и пищалями, не раз высказывали странные непривычные мысли, приводившие к успеху, а потому он предпочитал слушать и запоминать – авось, пригодится. Коли глупость предложат, запретить всегда успеет. А коли хитрое что – так пусть делают. Полонянка их, животы у них тоже свои – почему и не позволить?