Зализа начал казаться себе малой соринкой, попавший в стремительный и неодолимый водоворот полноводной реки, из которой уже никогда не выбраться, не добиться своего – и остается только молить Бога, чтобы стихия не утянула тебя на самое дно, а вышвырнула на тихий теплый берег.

Впрочем, троим всадникам пробираться оказалось куда легче, чем неповоротливым телегам и саням – а встречались на дороге и сани, и волокуши. Отчасти благодаря вертлявости коней, отчасти благодаря черной рясе государева человека, но опричнику постоянно удавалось обнаружить впереди достаточный просвет, куда можно направить коня широкой грудью и провести за собой обоих спутников.

Однако, как ни торопился Зализа, но в ворота Москвы они въехали уже затемно. Опричник понял, что в Посольский приказ ехать поздно и повернул к дому своего друга, благо жилище Андрея Толбузина посещал не раз, и как найти его помнил хорошо.

В Москве завсегда все получается не по общерусскому обычаю, и боярские дети здесь – отнюдь не мелкие помещики, способные вывести на смотр только себя, да пару сыновей али оружных смердов, а привеченные царским вниманием знатные вельможи, способные походя купить или растратить имения размером со всю Северную Пустошь. Потому-то и жил боярский сын Толбузин не в малой избушке вблизи подмосковного монастыря, а возле кремля, в обширном дворе, выпирающем наружу прочными бревенчатыми стенами.

Ворота двора были уже замкнуты, но Зализа, спешившись, громко застучал кулаком в ворота.

– Кто боярина беспокоит в такое время? – послышался вскоре сонный голос.

– Государев человек Семен Зализа из Северной Пустоши приехал! – крикнул в ответ опричник.

– Государев, государев... – без всякого почтения, но тихонько буркнул привратник, а потом уже во весь голос прокричал: – Боярин Толбузин почивать изволят. Завтрева приходите!

– Доложи немедля! – потребовал Зализа. – Не то быть тебе завтра же на конюшне поротым нещадно. А ну, доложи!

– Почивает, сказываю, барин... – уже не так уверенно откликнулись из-за ворот.

– Ты еще здесь? – грозно удивился опричник. На некоторое время за воротами стало тихо, но вскорости тяжелые створки скрипнули и стали расходиться.

– Ты ли это, Семен? – якобы почивавший боярский сын Толбузин стоял сразу за воротами, одетый в алые сапоги, красные атласные шаровары и кубачовую рубаху. На плечах лежала тяжелая соболья шуба, крытая сверху багровым сукном с шелковыми вошвами и густой синей вышивкой.

Зализа, ведя в поводу коня, переступил границу двора и тут же был заключен в крепкие дружеские объятия.

– Зализа! Воевода наш северный, свенов и литовцев о прошедшие два года побивший?! Ну, порадовал, порадовал, – боярский сын говорил громко, словно слова его предназначались не гостю, а кому-то еще, невидимому в сумерках неосвещенной улицы. – Какими судьбами в стольном граде?

– Крамола супротив государя служилым человеком услышана была, – кивнул в сторону Росина Зализа. – В Посольский приказ привез, но засветло не успел...

– Немедля в поруб крамольника! – грозно рыкнул Толбузин, и дворня, словно собачья стая, кинулась сдергивать Константина с седла. Председатель “Черного шатуна” не особо и сопротивлялся, а потому задачу свою смерды выполнили быстро и с честью, быстро поволочив пленника вглубь двора.

– А это воин мой, Нислав, – на всякий случай предупредил опричник, указывая на потянувшегося к бердышу бывшего милиционера. И, опасаясь, как бы служивый не оскорбил хозяина дома, въехав во двор верхом, предупредил: – Давай, спешивайся, заходи.

– Коней примите, – небрежно махнул рукой хозяин, ни к кому особо не обращаясь. – Стол накройте в трапезной. Друг ко мне приехал.

Толбузин обнял Зализу и повел его к дому. От боярского сына вкусно пахло терпким вином, пряностями и чем-то копченым. Семен почувствовал, как рот наполняется слюной, и в брюхе тут же забурчало.

– Сейчас, сейчас, – рассмеялся боярин Андрей. – Сейчас за стол сядем.

– Служивый мой... – неуверенно произнес Зализа. – Крамолу слышал, но мужик хороший.

– Нет, – покачав головой, остановил его Толбузин. – Коли крамольник, должен в порубе сидеть. Вина хорошего могу ему послать, убоины, сластей. Но сидеть должен в порубе, и поутру сразу же – в допросную избу. Не дай Бог кто услышит, что с крамольником разговаривали, не под засовом держали – враз государю донесут. И понять не успеешь, за что на дачу новгородскую за реестровыми людьми присмотреть отослали.

Зализа вздохнул. У себя, в Северной Пустоши, он успел подзабыть жестокие столичные нравы.