Шрифт:
— В любое время, когда он ей понадобится?
— В любое время, постоянно. Мамми важная птица. Еще полчаса на маневры в атмосфере — и все. В реальном времени. Никаких фокусов с теорией относительности.
Я попытался привыкнуть к этой мысли. За час они покрывают двадцать семь световых лет — и еще получают нагоняй за потерянное время. Этак соседи по кладбищу дадут доктору Эйнштейну прозвище «Пропеллер», когда он начнет переворачиваться в гробу!
— Но как это может быть?
— Кип, ты знаком с геометрией? Не с Евклидовой, конечно, а с настоящей геометрией.
— Мм… Баловался с открытыми и замкнутыми искривленными пространствами, прочел популярные книги доктора Белла. Но, пожалуй, я бы не сказал, что знаю геометрию.
— Ну, по крайней мере, ты не станешь цепляться за идею, что прямая — кратчайший путь между точками. — Она сделала движение, будто обеими руками выжимала грейпфрут. — Потому что это не так. Кип, все соприкасается. Вселенную можно засунуть в ведро. Можно и в наперсток, если сложить ее так, чтобы совпадали конфигурации атомов.
Я увидел головокружительную картинку, на которой вселенная умещалась в чайной чашке. Теснились, упаковываясь, протоны и электроны — и переставали быть теми жиденькими математическими привидениями, на которые, говорят, похожи даже атомы урана. Получалось что-то вроде «первичного атома», которым некоторые космогонисты объясняли расширение вселенной [112] . А может, она и то, и другое — и упакованная, и расширяющаяся? Как парадокс «волны и частицы». Волна — это не частица, а частица не волна — однако все на свете представляет собой и то и другое. Если вы в это верите, вы поверите во все что угодно — а если нет, то и не пытайтесь. Даже в самих себя поверить не пробуйте, потому что и вы одновременно состоите из волн и частиц.
112
первичный атом — разработкой гипотезы первичного атома первым всерьез занялся астроном Жорж Эдуард Леметр (1894–1966). В 1927 году он высказал предположение, что в момент рождения Вселенной (нуль-пункт времени) вещество и энергия были спрессованы в единую гигантскую массу, которую Леметр назвал космическим яйцом, позаимствовав такое название из древних космогоний. Яйцо это было неустойчиво, произошел катастрофический взрыв. Астрофизик Джордж Гамов (1904–1967), поклонник и пропагандист леметровской модели Вселенной, назвал ее теорией Большого взрыва.
— Сколько измерений? — пролепетал я.
— А сколько дашь?
— Я? Ну, может, двадцать. К четырем основным по четыре дополнительных, чтобы по углам не жало.
— С двадцати все только начинается. Я не знаю, Кип; оказалось, и я геометрии не знаю. Только думала, что знаю. Так что я их принялась трясти.
— Мамми?
— Ее? Да что ты, нет! Она не знает геометрии. Необходимый минимум, чтобы провести корабль сквозь складки пространства.
— Только-то?
Мне нужно было остановиться на разрисовывании ногтей и не позволять папе соблазнить меня дальнейшим образованием. Это бесконечно — чем больше узнаешь, тем больше нужно узнавать.
— Чибис, ты знала, для чего этот маяк, да?
— Я? — Она невинно потупилась. — Ну… да.
— Ты знала, что мы полетим на Вегу.
— Ну… если бы маяк сработал. Если бы мы его вовремя включили.
— Так вот, главный вопрос. Почему ты молчала?
— Ну… — Чибис явно собиралась совсем отвинтить пуговицу. — Я не знала, насколько ты разбираешься в математике… И… к тому же ты мог начать строить из себя этакого «старшим-лучше-знать». Ведь ты бы мне не поверил?
— Я говорил Орвиллу, я говорил Уилбуру, а теперь я говорю тебе: эта штука никогда не сможет взлететь [113] . Может, и не поверил бы, Чибис. Но в следующий раз, когда у тебя появится искушение промолчать «для моего собственного блага», вспомни, что я не цепляюсь за свое невежество. Я знаю, что я не гений, но я все же попробую пошевелить мозгами — и, возможно, даже окажусь в чем-то полезным, если буду знать, что ты замышляешь. Прекрати крутить эту пуговицу.
113
то есть братьям Райт, Орвиллу (1871–1948) и Уилбуру (1867–1912), построившим первый в мире самолет, который 17 декабря 1903 года, несмотря на убеждение многих в неспособности его летать, взлетел и продержался в воздухе 59 секунд.
Она поспешно выпустила ее.
— Да, Кип. Я запомню.
— Спасибо. Еще одно. Мне крепко досталось?
— Хм! Еще как!
— Ладно… У них есть эти, гм, «корабли для складок», которые летают мгновенно. Почему же ты не попросила их подбросить меня до дому и запихнуть в больницу?
Она была в нерешительности.
— Как ты себя чувствуешь?
— Хм. Прекрасно чувствую. Только мне, кажется, сделали блокаду позвоночника или что-то в этом роде.
— Что-то в этом роде, — согласилась она. — Чувствуешь, что выздоравливаешь?
— Черт побери, я просто здоров!
— Нет. Но ты выздоровеешь, — она внимательно посмотрела на меня. — Сказать тебе как есть, Кип?
— Валяй!
— Если бы они привезли тебя на Землю, в самую наилучшую больницу, ты был бы «безнадежным случаем». Понял? Ни рук, ни ног. А здесь ты совершенно поправишься. Никаких ампутаций, ни мизинчика.
К чему-то подобному Мамми меня уже подготовила. Я лишь спросил: