На картине изображена была пустыня, унылая рыжевато-серая плоскость от горизонта до горизонта – грубые, широкие мазки, синие тени то ли облаков, то ли гор. На переднем плане торчал колодец с полуразрушенной кладкой. На краю колодца восседал мешок, обряженный почему-то в широкополую фермерскую шляпу, некогда голубую, а теперь выцветшую, почти в тон унылому ландшафту. К полям шляпы пришиты были бубенчики. Рядом с колодцем стояла девочка лет семи. Полуобернувшись, она глядела с холста прямо на Иенса. Обычная крестьянская девчонка в длинной шерстяной юбке и с ведром в руках. Похоже, она пыталась вытащить полное ведро из колодца, тянула изо всех сил, тянула и все равно чуть не выронила, и ведро полетело бы вниз, расплескивая воду и грохоча. Кажется, девочку кто-то позвал – быть может, нашелся помощник, – и вот она оглянулась в полуиспуге-полунадежде, весом своим едва удерживая треклятое ведро… Иенс сам не понял, откуда нахлынули все эти мысли, ведь на картине не было ничего, кроме пустыни, девчонки с ведром и колодца с головой чучела. Ах нет. Еще одно. К ногам девчонки тянулась тень. Тянулась и, не дотянувшись, падала на древнюю кладку. Судя по пропорциям, тень принадлежала мальчику-подростку – хотя что скажешь по тени?

Иенс недоуменно щурился, разглядывая картину так и эдак и уже прикидывая, куда бы ее приткнуть, в какой дальний угол – ведь ясно же, что пейзаж с девчонкой и ведром совершенно не нужен королевскому любимчику, не украшают такими полотнами богатые особняки. Значит, висеть ей в каморке Иенса, где и так уже не продохнуть от бездарной мазни. «Как бы господин Кей не отказался платить», – с испугом подумал ученый. Может, не стоило все же мелочиться и, посулив старому сатиру тысячу-другую, обзавестись еще одним полотном с бесстыдной нимфой или куртизанкой? А Герда так хороша на его картинах – нагая, томная, с блуждающей улыбкой и щедрой грудью…

– Тебе нравится?

Иенс обернулся. Девушка стояла в дверях, и в руке у нее был пучок ландышей.

– Смотри, мне подарили, – улыбнулась она. – Представляешь, какой-то господин, я его даже не знаю, не видела никогда, а он раз – и достал из своего цилиндра ландыши, и говорит: «Это для вас, барышня»…

– Что еще за ф-фокусы? – недовольно сказал Иенс. – И потом, ч-что ты нарисовала?

Лицо Герды вытянулось, словно у нее из рук выдернули ландыши и прошлись по свежей зелени сапогами. Впрочем, разочарование быстро сменилось привычной уже холодной гримасой.

– Тебе не понравилось, – сухо произнесла художница. – Что ж, я другого и не ожидала.

– Н-нет, почему? П-просто я ду-думал, ты на-нарисуешь по-другому.

– По-какому? – ядовито спросила Герда. – По-де-вильегасовски? Да признайся же наконец, ты балдеешь от этой пошлятины, когда я сижу голая, раздвинув ноги. Тебе хотелось бы, чтобы я вечно так сидела, даром что ты начистил бедняге морду…

Иенс сжал кулаки и сделал шаг вперед, но Герда, вопреки обыкновению, не отступила. Стояла в дверях, как давеча, смотрела угрюмо, исподлобья. И Иенс… нет, не струсил, конечно, не струсил. Просто разжал кулаки.

– Д-дура, – отрывисто сказал он. – Го-господин Кей за-заказал твой по-портрет. Твой, а не де-деревенской дев-девчонки.

– А ты не видишь, милый, кто на портрете? Не помнишь, какой ты нашел меня тогда, зимой? Ну же, присмотрись внимательней.

Иенс снова взглянул на холст. У девчонки были длинные, выбивающиеся из-под косынки рыжие пряди и зеленые, очень знакомые глаза.

– Т-ты? Это т-ты? Н-но почему в пу-пустыне?

– Потому что «потому» кончается на «м», дорогой.

– Хорошо. До-допустим. Н-но зачем пу-пугало? И чья это те-тень?

– Ничья.

– К-как ничья?

Иенс почувствовал, что на него накатывает раздражение. После разгульной ночи в компании Господ W и K оно практически не отпускало доктора, грызло изнутри, как собака грызет опостылевшую кость.

– Т-тень н-не может быть ничья. Тень все-всегда кому-то п-принадлежит.

Герда усмехнулась и скрестила руки на груди.

– О, эта тень принадлежит. Очень даже принадлежит.

– Так кому же?! – сердито рявкнул Иенс.

– Тому, кто сильнее, – спокойно ответила девушка. – Или тому, кто больше заплатит. Или тому, кто сквернее всех пошутит, – я еще до конца не уверена.

В то время как Иенс любовался картиной, Кей стоял перед собственной оранжереей и недовольно постукивал тросточкой по толстому стеклу. Приглашенный фитодизайнер, специалист с самыми лучшими рекомендациями, не придумал ничего умнее, как устроить на крыше особняка застекленный тропический раек. И это получилось прекрасно, лучше некуда, пышно и красочно – особенно, конечно, орхидеи, к которым Кей был неравнодушен с детства. Так вот, сад вышел и впрямь великолепный. К сожалению, хозяин особняка не мог в полной мере им насладиться, потому что температура за тридцать и влажность мешали Кею войти внутрь. Нет, растаять бы он, конечно, не растаял – к чему досужие домыслы? – но приступ астмы и головокружение заработал бы наверняка.

Кей совсем уж зло стукнул по стеклу тростью – по гладкой поверхности побежали трещинки, – и тут сзади предложили:

– Помочь?

Юноша обернулся. За спиной незадачливого владельца оранжереи обнаружился Господин W в весьма странном маскарадном костюме. Всю его высокую и плечистую сейчас фигуру обтягивала черная ткань. Лицо закрывала маска из той же материи, так что лишь глаза поблескивали между двумя полосками цвета ночи. С плеча Господина W свисал мешок, затянутый веревкой, а на ногах были мягкие гетры.