Не прошло и получаса, как Иенс уже отогревался вином и танцем с очаровательной Госпожой W, а полученные за картину деньги и вовсе жгли ему карман. Колкие ледышки злости постепенно оттаивали и к концу вечера непременно растеклись бы теплой сиропной лужицей, если бы не чутье. Что-то происходило в особняке – едва уловимое движение воздуха, которое Иенс ощущал каждым нервом, как чувствует голодный хорь дыхание спящих под крышей амбара голубей. Двери зала оставались закрытыми, но струившийся под ними ток сквозняка доносил и шорох шагов по мрамору ступеней, и резкие уличные запахи, и смутно знакомые голоса. Иенс так проникся рваным ритмом невидимых ему закулисных событий, что то и дело путал фигуры танца и оттаптывал туфельки Госпоже, а в оправдание любезничал – льстиво и невпопад.

– Ч-что они здесь по-подсыпают в вино? – шептал он в горячее розовое ушко, спотыкаясь в очередной раз на ровном месте. – Я те-теряю голову, су-сударыня… И эти ваши ландыши, они су… сума… сумас-сбродны…

– Да вы просто пьяный нелепый лось, Иенс, – вполне, впрочем, миролюбиво сообщила ему Госпожа, ловко увертываясь от нагруженного сладостями официанта.

Отчаянно путаясь в собственных ногах, док не успел повторить за партнершей маневр, и блюдо с пирожными, жалобно дребезжа, опрокинулось в обширное декольте бургомистровой жены.

– Карау-ул! – тоненько взвыла та, тщетно отбиваясь веером от кинувшихся ей на помощь гусар.

Вояки шевелили усами, напирали, оскальзываясь на миндальном креме, и наперебой рвались слизнуть побольше марципановых звездочек с шелков и сдобного бюста мадам бургомистерши. Мадам билась в крепких руках и желейно тряслась с перепугу, но вопила уже заметно реже. Реже и гортаннее.

– Так…

W намотала на руку длинный Иенсов шарф, чуть ли не волоком протащила доктора через всю залу к выходящему в сад окну и толкнула высокую створку.

– Дышать глубже! – скомандовала девушка, чувствительно поддавая ученому коленкой под зад. – Раз-два, вдох-выдох!

Снаружи мело. Иенс, втянув ноздрями едкий морозный воздух, отшатнулся, словно его ткнули носом в склянку с аммиаком. Змейка поземки тут же проскользнула мимо него в проем и заструилась по паркету к ногам танцующих. Какая-то дама испуганно пискнула, вокруг расхохотались.

– Укуси меня амфисбена! – вглядываясь из-за Иенсова плеча в круговерть снежинок за дверью, удивилась Госпожа. – Вот это метель!

Нотки досады, прозвучавшие в ее голосе, сыграли с доктором злую шутку. «Мы чувствуем одно и то же, – осенило Иенса. – Все эти шаги, и сквозняки, и буран на улице…» Сердце застучало жарче. Он обернулся, желая поделиться наитием, расправил плечи шире, но, пока мучительно подбирал слова, такие важные и простые, Госпожа успела потерять к нелепому поклоннику всякий интерес. Она лихо присвистнула, помахала рукой гусарам, привлекая внимание, и с обаятельнейшей улыбкой поинтересовалась у гостей:

– А не поиграть ли нам в снежки?

Желающие слетелись на призыв, как стая оголодавших галок. Передние потеряли равновесие на скользком от снега паркете, задние поднажали, и Иенс очутился в самом низу визжащей, брыкающейся кучи. Чья-то потная лысина с налету, как бильярдный шар, ударила ему в переносицу. Они кубарем вывалились в распахнутую стеклянную дверь и покатились в сад по туго завитой ракушке лестницы, сбивая по пути прозрачные вазоны с розами из чистейшего льда.

Когда доктор разлепил заиндевевшие ресницы и открыл глаза, в саду уже никого не было. Он с трудом приподнялся и сел, облокотившись о стену недостроенной снежной крепости. Снегопад утих, в вышине ветер стаскивал к северу обрывки туч, воздух светлел. То, что Иенс поначалу принял за прикорнувшего на снегу Господина F, оказалось выдолбленной из глыбы льда скульптурой Чревоугодия. Неподалеку безмятежно развалилась Лень, а тощая Алчность, оскалившись, тянула пальцы к ее кошельку. Каждому из семи пороков нашлось подходящее местечко вдоль идущей по кромке катка аллеи. Док, пошатываясь, вскарабкался по витой лестнице наверх, подергал запертую дверь в зал и по-детски расплющил нос, прижимаясь к темному стеклу. «Нет, никто не хотел, чтобы я замерз насмерть, меня попросту забыли здесь. Как надоевшую собачонку». Он повернулся и, обойдя дом, понуро побрел к выходу. Вслед ему на гладко отполированном лбу Гордыни мигнула и зажглась одинокая звезда.

Ученый задержался на минуту, едва ступив в круг света, лившегося на снег с верхнего этажа особняка, и задрал голову к освещенному окну. После всех унижений дня так сладостно заныло сердце от мысли о другом окне. О том единственном, за которым тепло и уют, за которым любят, страдают и беспокоятся, поджидая не кого-нибудь, а именно его. Иенс вздохнул, ощупал денежные пачки в кармане и решительно шагнул за ворота.

К слову, за воротами на весенних городских улицах снег почти полностью успел растаять. Домой, к Герде, док летел по грязи и слякоти на крыльях раскаяния и, несомненно, вспорхнул бы прямиком на второй этаж, если бы не одно «но». Посреди лестницы, подсвеченной мертвенным светом газового рожка, сидели комичной парой смурной де Вильегас с набрякшим под глазом фингалом и заплаканный Йон. Узрев Иенса, красавчик жалобно запричитал и крепче прижал к себе наспех увязанный узелок с барахлом.

– Наверх не ходи, muchacho [21] , – процедил сквозь зубы сеньор Гарсиа и выразительно пощупал пальцами разбитую губу. – Там погром.

– Какой погром?! – взвыл Иенс. – Герда-а?!

Он примерился половчее перепрыгнуть через оккупировавших ступени соседей, но следующая реплика де Вильегаса пригвоздила его к полу.

– Сбежала от тебя красотулечка. – Гарсиа тщательно выдержал театральную паузу, наблюдая за судорогами на лице доктора, и с размаху вколотил последний гвоздь: – И угадай к кому? К Герцогу нашему Ледяному. – После чего он с самым заботливым выражением вытащил у Йона из узелка кривоватую свечу и протянул ее Иенсу: – Не веришь – сам убедись.