— Ох, чертяка, напугал! — хохочет она и грозит мне пальчиком.

— Гулечка, любимая! — притягиваю ее к себе, ныряю лицом в ее пушистые каштановые волосы. Девичье тело мягко и податливо, волосы пахнут солнцем и медом. Кажется, мое сердце на секунду остановилось. Ищу губами ее губы, нежно касаюсь их.

Но как в сказке, наше счастье продолжалось только три ночи. Как говорится, «es kommt doch endlich an die Sonnen». Перевести это можно по-разному, в том числе и как «шила в мешке не утаишь».

Наше третье свидание было прервано самым ужасным образом! Огромная кавказская овчарка выскочила из-за кустов и грозно зарычала, готовясь прыгнуть на нас. Схватив с земли толстый сук, я встал у нее на пути, готовясь защитить Гулю от злобной твари. Я замахнулся, пес прыгнул и яростно вцепился в палку.

— Назад, Борз! — подчиняясь хозяйскому голосу, собака подошла и села у ног Сергея.

— А ты у меня сейчас получишь за побег, — тон старшины не предвещал ничего хорошего. — Иди сюда, чертов фашист!

Он выхватил палку из пасти пса и недвусмысленно показал, ЧТО именно собирается ею сделать. Я чувствовал, что он не совсем трезв и очень зол.

— Сережа! — как можно более мирным тоном говорю я. — Ты прекрасно знаешь, что я не собирался бежать.

— И он не фашист! — пискнула за моей спиной перепуганная Гуля.

— Иди сюда! — тон Сергея был непререкаемым. — Ты сбежал, ты подставил меня перед Чермоевым, теперь ты получишь по полной программе!

— Сережа, ты же ему все кости переломаешь! — возмутилась Гуля.

— А ты, курва, заткнись! С тобой особый разговор будет. А ты, Гроне, иди сюда!

— Яволь, но ты брось палку, и спокойно вернемся в крепость.

Но мои слова только обостряют ситуацию. Старшина снимает с плеча автомат и целится в меня. Гулька с воплем кидается к нему, он отшвыривает ее в сторону. Сидя на земле, она потрясенно смотрит, как я делаю навстречу Сереге шаг, другой, третий. Застываю, глядя ему в глаза, жду удара; палка опускается мне на плечо и с треском ломается пополам. Потом на меня обрушивается дикий поток матерной ругани:

— Проклятый фашист, скотина, дурак, ты что, хочешь, чтобы меня упекли в штрафбат, а тебя расстреляли?! — Серега схватил меня за плечи и трясет как грушу.

— Но ты же знаешь, что я не собирался бежать.

— Да если бы собирался, я бы тебя до полусмерти избил! И не смейте больше встречаться! Идет война!

Накричавшись, отправляет Гулю в село, а меня тащит в крепость. Нас встречает ухмыляющийся Чермоев: «Сколь волка ни корми, он все в лес смотрит! Я же говорил, что фрицам нельзя доверять. Посиди тут, подумай о своей выходке! Ты в плену, а не на курорте!»

Он приказывает Сереге запереть меня в темном сыром погребе, где раньше хранили вино, а теперь размещается гауптвахта.

До рассвета еще далеко. Кое-как пристраиваюсь в углу на старых мешках, свернувшись клубочком от холода. Плечо, куда пришелся удар, опухло и немилосердно болит, но еще больнее на душе, буквально слезы готовы из глаз брызнуть. А я-то думал, что Сергей мне друг. Что я такого сделал?! Он же прекрасно знал, что я не собирался сбегать!

Только перед самым рассветом забываюсь тревожным сном. Будит меня какой-то странный звук: тихие, но четкие постукивания по стене. Отдельные удары сливаются в какое-то подобие ритма: точка, тире, тире, точка… «Что с тобой? Ответь!» Господи, это же морзянка, и стучать так может только Курт, это его почерк. Вот молодец, что пришел! Поднимаю с пола осколок кирпича и спешно выстукиваю ответ. «Ну ты попал!» — изумляется мой приятель и обещает поскорее информировать о происшествии Лагодинского. Конечно, надо успеть раньше Чермоева доложить полковнику нашу версию произошедшего.

Утром меня вызвал полковник Лагодинский.

— Военнопленный Гроне, вы отдаете себе отчет, что за повторный побег я могу вас или расстрелять, или отправить в такой лагерь, где вы сдохнете от голода и холода на лесоповале?!

— А на первом допросе вы говорили, что в русских лагерях хорошо кормят и гарантировали хорошее обращение, — нагло отвечаю я. Никуда он меня не отправит, я радист, ключевая фигура в радиоигре.

— Ну ты даешь, Ромео! — полковник красноречиво крутит пальцем у виска. — Неужели так сильно влюбился, что всю башню снесло?

Мне терять нечего. Рассказываю о том, что люблю Гулю еще с довоенной поры.

— А как же закон о чистоте крови?

— Was ist das? Чего?!

— Ну, в рейхе же существует закон о чистоте крови. Ариец не может любить девушку низшей расы?

Нет, этот еврей явно смеется надо мной.

— Но Гуля… Клянусь, я никогда не воспринимал русских как унтерменшей. В этот бред могут верить парни из Баварии, но я-то вырос в Чечне.

— А если бы твоя девушка была еврейкой и дело происходило в Германии?